Вечер.
Да. Вечер:
Я смотрю на солнце, что висит низко над лесом. Уже низко. Над лесом. Оранжевое. Висит.
Рядом неслышно реку. Так себе реку — нет и десяти шагов по мостику. Топ-топ, топ-топ: За нею — лес. Вот он-то огромен. Дремуч. Дре-муч. Hу и слово.
Дре: дре: дре: муч: Hе мучь. Hу ладно.
Говорят, там заблудилось много людей. Я верю.
Он — дремуч. Они — заблудились.
Блудили, блудили и заблудились. Так-то: Hе мудрено. Да. Hе дано.
Я смотрю на себя. Две ноги. Две руки. Девушка. Я девушка. Hе дурнушка. Так-то, душка. Когда я, крича, только появилась, мне кажется, я помню, какой-то голос мягко, со злорадством произнес: "Так-то, душка!".
Так-то:
И я стала девушкой. Стала. Или оказалась?
Ну и ладно, что девушка. Де-вуш-ка: Ею быть ничем не хуже. Не хуже, чем деревушкой или речушкой, например. Звучит уж точно не хуже. Наверное, не хуже. Да. Наверное.
Я высока и тонка. Многим нравится такое.
Я вздыхаю. Я ложусь на сухой тонкий дерн. Руки — под голову, чтобы смотреть вдаль, в поле, в небо.
В лесу сейчас кто-то кричал.
[Э-о-о-о-о-п!]
Кто? Зачем?
Что это все вокруг?
Трава: Река:
Поле: Лес:
Hа небе, на синем-синем уже выступили три звезды.
Зачем они там? Зачем я здесь? Зачем они? Зачем я?
Что я? Зачем я? Зачем у меня глаза? Видеть? К чему мне ви деть? Что видеть? Какие-то странные глаза:
Зачем у меня руки? Трогать? К чему мне трогать? Что трогать? Какие-то странные руки:
Зачем у меня губы?
Зачем у меня жизнь?
Я знаю: я не хотела жить. Зачем меня воплотили? Я не про сила. Это я точно знаю, что не просила.
Зачем я? Зачем всё? Зачем мы? Зачем я все это спрашиваю? Зачем? Зачем? Почему нельзя убежать из всей этой бессмысленности?
Мне говорили — я красивая. Это не я. Это тело, только тело. Оно красивое? Hо это ведь не я. Я внутри. А как там? Там красивая?
Вечер. Веер. Ветер — светел. Теплый ветер.
Мне вдруг захотелось рифмы. Зачем? Мне вдруг захотелось романтики. Зачем?
Я вижу, ко мне бежит Ника. Ника — местная душевнобольная де вочка. Она бежит ко мне. Зачем? Мы иногда играем с ней. Всегда, когда идет дождь. Hо сейчас нет дождя.
Вот. Остановилась. Боится. Медленно, склонив голову, под ходит ко мне и тяжело дышит. Подходит совсем близко, улыбается:
— Привет, Ника, — говорю я, — тебе нравится мое тело?
Она не понимает. Или делает вид, что не понимает. Она сме ется и убегает в поле. Начинает бегать там, кружиться, что-то напевать: Зачем?
Что ей? Ей все равно.
Зачем она безумна? Зачем я нет? Зачем она? Зачем я?
Я поднимаю руку и трогаю ее другой рукой. Мои руки плавают в небе. Что это все? Зачем? Я не понимаю ничего вокруг! Я не понимаю! Зачем меня заперли в каком-то теле, а тело заперли в лаби ринте бессмысленности на Земле? Hа какой-то Земле. Хм: Зачем? Зачем?
Садист, наверное, какой-то. Такое чувствительное тело — и за переть в него навек. А тело запереть во всю эту окружающую глупость! Садист. Да, садист. Зачем садист? Зачем?
Сейчас будет дождь. Я знаю. Когда я делаю это, всегда идет дождь.
Я обнимаю себя — руки скользят по телу. Я касаюсь своей груди. Нет, приятней не так. Приятней без рубашки. Мои руки расстегивают ткань. Я вижу свои груди — полные, упругие: Мои руки сжимают их. Зачем все это? Зачем я делаю все это?
Одна рука скользит ниже и ниже, и как змея забирается мне под тесные джинсы. Я знаю: я буду кричать, и все будет как всегда. Как всегда, когда идет дождь. Как всегда до этого. Все мои не полные восемнадцать лет.
Зачем? Зачем?
Что я? Зачем я? Зачем все это?
Мои руки дрожат. Одна на груди, другая — уже гораздо ниже. Гораздо. Она нашла то, что надо. Она знает как мне это надо. Она знает.
Молния прорезала облако. Ей отозвался гром. Сейчас будет сильный дождь.
Зачем на мне рубашка? Зачем джинсы? К черту их!
С неба падают первые капли. Они большие и теплые. Они стекают по телу.
Ника сразу перестает танцевать. Теперь она стоит и смотрит на меня. Она облизывается. Зачем? Наверное она думает как всегда, что теперь я — забытая голая кукла, брошенная в траве под дождем.
Она подбегает ко мне. Зачем? Она опускается на колени. За чем? Ее пухлые губы влажны, ее язычок как жало:
Моя рука возвращается на грудь. Мокрую. Скользкую. Я закрываю глаза. Я начинаю стонать. Я извиваюсь. Я брыкаюсь. Я встаю на дыбы:
О, господи, какой у Ники острый язычок!
И одно и то же, как и всегда, всегда при этом вздымается сквозь зажмуренные веки, сквозь стиснутые зубы, сквозь сжатые до судороги кулачки, и даже сквозь одеяло из тысяч капель, мучающих сейчас мое тело:
Это: это: О, боже, я не выдержу так! Не выдержу!
Нет! Нет!!!
И тогда я начинаю кричать. Кричать громко. Очень громко. Одни и те же слова.
Одни И Те Же Слова.
— ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО?!! HУ ЗАЧЕМ?!!..
