Как обещала, смиренно и почтительно посвящаю сей скромный труд Петру Николаевичу Пальцеву, самому человечному из всех вампиров и самому обворожительному — из оборотней…
P.S. Мой любимый, прости, следующее посвящение — точно тебе!
Автор
Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу. Ведь то, о чем я расскажу вам сейчас, случилось не в давние времена…
Акутагава Рюноскэ
— А сегодняшний наш репортаж мы ведем из образцовой специальной женской колонии УЗИ 567-9000, где совместными трудовыми и педагогическими усилиями работников управления исполнения наказаний и, что самое главное, женщин-заключенных создана уникальная для нашего меркантильного и утратившего нравственные ориентиры времени община, воспитательному потенциалу которой поаплодировали бы и Антон Семенович Макаренко, и легендарные создатели Республики ШКИД!
Сдобренный человеколюбивым пафосом голосок телеведущей глухим эхом оседает на непредусмотрительно выхваченных бдительным оком телекамеры бурых осклизлых стенах, напоминающих о тяжелой судьбе всех, вынужденных из года в год питаться суточным борщом и шницелями из селедочных хвостов. Оператора просто рефлективно передернуло. Он мысленно поклялся, что никогда не нарушит закона до такой степени, чтобы попасть в подобный равелин.
— Ты что снимаешь, Гена? — ласковой коброй прошипела блондинистая корреспондентка в краткую минуту отключения эфира. — Тебе шеф русским языком приказал: только оптимизм! Плакаты! Транспаранты! Отдельно и крупным планом — творчество этих чертовых баб! У нас тема передачи: «И за решеткою тюрьмы творим возвышенное мы», а ты, извращенец, принципиально высвечиваешь недостатки?! Очерняешь?
— Линда, ты меня достала конкретно, — холодно отреагировал на эту тираду оператор Гена и, достав из кармана пачку «Милд севен», принципиально и аристократически закурил под табличкой «Курить строго воспрещается». — Будешь вопить, уйду в ночные вести на коммерческий канал ТВ-0, там платят больше и не надо всякое тюремное фуфло снимать!
— Ладно, всё, заткнись, вон, тюремное начальство идет! — Линда изобразила на лице дежурную филантропическую улыбку, а Гена поудобней пристроил на плече камеру. От сумы да тюрьмы народная мудрость никогда и никому не велела зарекаться, посему и изображали сейчас несчастные корреспонденты провинциального малобюджетного телеканала полную законопослушность и глубокое уважение по отношению к надвигавшемуся на них атомоходу женского рода.
— Ну че, — неожиданно тонким сопрано прогудела женщина-атомоход. — Интервью у наших просветленных будете брать?
— У кого?! — невнятно поперхнулся «Милд севеном» Гена.
И тут же получил острым локотком телеведущей в бок: не задавай идиотских вопросов!..
— Так мы, собс-с-с-с-ственно, — улыбка Линды по отношению к женщине-атомоходу заискрилась обаянием, как утюг при коротком замыкании. — Мы ведь за этим и пришли.
— Ну че, — видимо, тезаурус тюремной дамы не отличался особым разнообразием. — Идите за мной. Тока это, в коридорах и камерах съемка запрещена! Потому как… это… режимный объект.
— Шаг влево, шаг вправо — приравнивается к побегу… — совсем уж неслышно подиссидентство-вал оператор Гена. Его, как представителя мужской, а значит, элитарной, части человечества, при одной мысли о том, что он будет запечатлевать на ценную видеопленку каких-то непотребных баб, да к тому же мотающих срок преступниц, просто коробило. А также плющило и колбасило. Но он, как всякий истинный мастер своего дела, умел наступать на горло собственной песне. Тем более что телекомпания, хоть и бюджетная, хоть и нищая, а денежки ему за работу заплатит. А денежки — они всегда денежки.
— Пришли, — атомная баба распахнула мощной дланью затейливо обитую рейкой дверь.
«И прекрасная Отикубо, едва наступил час рассвета, раздвинула фусума, омочив горючими слезами рукав своего скромного хитоэ, ибо ее возлюбленный был вынужден покинуть ложе Третьей Ночи, дабы приступить к своим обязанностям тю-нагона Восточных покоев…»
Представители телекомпании слегка затравленно оглянулись. Им показалось, что они попали то ли в клуб поклонников японского искусства, то ли на лекцию об основах ароматерапии. И, что самое странное, кажется, они в своих предположениях не ошиблись.
К бабище в погонах, сопровождавшей прессу, с улыбкой и поклоном подошла-подплыла женщина с подведенными сурьмой узкими глазами и набеленным лицом. Именно она читала вслух о страданиях несчастной Отикубо, когда появились гости. Линда окинула оценивающим взглядом наряд странной дамы: по цвету и фактуре ткани — явная тюремная роба, а по фасону — натуральное японское кимоно.
— Добро пожаловать в наш Приют Обретения Гармонии! — еще раз кланяясь, сказала дама.
Начальница сочла необходимым внести некоторые пояснения для прессы:
— Это и есть ихняя, то есть наша, община. Вот, снимайте. Старшая вам все доложит, интервью возьмете, поделки поглядите… У вас на все про все сорок минут. А я пойду — у меня еще дела на вверенном объекте.
Корреспонденты вышли из ступора и профессионально заоглядывались по сторонам в поисках лучшего ракурса для съемки… И ведь было им на что посмотреть!
