Автор выражает огромную благодарность помощнику шерифа Хоку, Эленор Ригби, Крису Банчу, Гуннару Грапсу, Станиславу Лему, Амиттабху Баччану, Брайану Мэю, Андрею Ширяеву, Солу Пензеру, среднему брату Маркс, Эдуарду Савенко, Роберту Асприну, Андрону Михалкову-Кончаловскому, Нейлу Аспиналу, Харрисону Форду, Максиму Ростиславцеву, Сергею Жарковскому и лично Андрею Геннадьевичу Лазарчуку, предоставившим некоторые сведения
Ричарду Мэйсону Блэкмору и Норберту Винеру посвящается
Стены пещеры уходили отвесно вверх, в темноту, туда, где прятался почти неразличимый снизу потолок, покрытый жирной факельной копотью… Темный вулканический камень нависал сверху, именно — нависал, стекал плавными рубцами со всех сторон, давил непомерной тяжестью, мешал дышать; недвижное движение, невидимое, но явное среди тьмы…
Высохшее до прозрачной болезненной желтизны лицо человека в длинной серой хламиде своей неподвижностью напоминало камень стен. О том, что он способен испытывать какие-то чувства и, возможно, выражать их мимикой, говорили только его глаза — жутко белесые, с узкими вертикальными зрачками глаза, метавшиеся по пространству пещеры. Человек искал того, ради кого он входил, повинуясь Голосу, в это царство ужаса… в какой? в сотый? в тысячный? раз за свою долгую жизнь.
Человек искал Бога.
У него не было ни фонаря, ни факела. У него имелось большее: вера и привычка. С обычного места, на котором он останавливался, пройдя Заколдованные Коридоры (шестьдесят четыре полушага от острого камня в метре у входа в Храм), он всегда находил глазами Бога, призывал Его молитвой и потчевал Его живым мясом. Тьма не была существенностью. Требовались только терпение (привычка) и вера. И долг. Вполне обыденные и самоценные вещи, давным давно обратившиеся у человека из символов в суть его небольшой, но истинной натуры.
Человек ждал.
Наконец, ему показалось, что тьма в одном из углов гуще, чем везде, и тогда он опустил на грязный пол связанное животное, которое до сих пор держал на плечах, жирное, похожее на небольшую овцу, домашнее, тщательно, молитвенно откормленное жертвенное животное, а сам встал рядом на колени, аккуратно повернувшись к сгустку темноты лицом. Пальцы рук соединились в ритуальном замыкании, тонкие белые губы зашевелились, произнося привычные слова тягучей молитвы. Произнеся их все, он склонил голову.
Звук раздался у него за спиной и выше, рядом со входом в святилище, и человек вздрогнул, но не обернулся. Бог не прощает невнимания к себе. Все должно быть сделано по правилам. По правилам, установленным Богом. Верой. Долгом. Голосом.
Привычкой.
Он был жрецом уже сорок лет. Жрецом, Кормильцем Последнего Бога.
И вдруг Бог закричал. Жрец впервые услышал его голос. Хриплый, словно бы испуганный крик наполнил пещеру, отразился от стен, усилился и обрушился на молящегося человека каменным градом.
Человек вздрогнул снова, но не поднял головы, хотя превосходно понимал, что значит Крик Бога для окружающего Храм мира, и что, в конце концов, этот Крик значит для него, человека. Жреца. Жрец знал, что теперь будет, и знал, что еще надлежит ему, жрецу, сделать прежде. Крик длился и длился, а жрец быстрым шагом прошел к стене, нащупал влажное железное кольцо на ржавой цепи, и рванул его. А потом так же быстро вернулся на место.
Долг исполнен. Теперь Бога нужно накормить.
Крик прервался, и жрец тотчас опустился ниц рядом с дергающимся и хрипящим животным, и замер. Сейчас Бог придет за своей жертвой. Жертвами. Сегодня — за жертвами. Обычно, в тишине, жрец просто ждал, не поднимаясь, не глядя и не двигаясь, пока Бог принимал жертву, обычно, то есть не как сегодня… и потом Бог ускользал в темноту, и можно было подняться и, пятясь, уйти… обычно, в тишине… уйти, чтобы снова и снова возвращаться в Храм — с новыми жертвами — каждый день — год за годом — всегда — вечно.
Если только Последний Бог принимал жертву молча.
Одним из чувств, которое жрец сейчас испытывал, было облегчение. Он чудовищно устал за годы Кормления Бога — ни разу не заметив усталости. Если бы жреца кто-то увидел сейчас при свете, первое, что бросилось бы в глаза увидевшему: абсолютно седые волосы. При том, что жрец входил в Храм с черными, как смоль.
Но жрец не испугался.
Седеют не только от страха.
Оказывается — не только.
Бог пришел.
Черный сгусток переместил себя по тьме, навис над двумя слабыми, покорно застывшими посередине Храма. По острым коническим рогам скользнули красные блики, коротко полыхнули мрачным светом глаза, вязкий запах страха разлился в затхлом воздухе.
Жрец умер первым и молча. Животное закричало.
Двое, стоящие у входа в пещеру, безмолвно наблюдали за тем, как Бог убивает.
Потом один из них, мрачно выматерившись, шагнул вперед и включил мощный белый фонарь, крепившийся на плече спецкостюма.
