Слобода Яшма исстари славилась по всей Верхней Волге красотою, привольем окрестностей и изобильной летней ярмаркой. Еще при Иване III здесь возник яшемский Назарьевский монастырь — монахи, известное дело, худых мест не выбирали!
Бывало, раскидывала ярмарка свои ларьки, палатки и карусели под стенами древнего монастыря. Торговали здесь яйцами и маслом, деревянными ложками, глиняной посудой, конскими сбруями, а более всего кожаными и валяными сапогами, будто бы не знавшими износу ни зимой, ни летом. Еще гордились яшемцы завидными покосами в своей округе, знаменитым медом монастырских пасек и обильными уловами рыбы, которую рыбаки держали живой в деревянных решетчатых садках, прикрепленных якорями к речному дну…
Четыре пароходства держали в Яшме свои пристани. Самой затейливой и нарядной была пристань Самолетская, розовато-палевого цвета, как и пароходы этой компании, отличавшиеся хорошим ходом, удобными каютами и красивыми салонами.
Оригинальности ради пароходство «Самолет» имело особую договоренность с женским Назарьевским монастырем: когда самолетские пароходы приближались к Яшме, на флагштоке дебаркадера поднимался вымпел, а с монастырской колокольни раздавался благовест. Распахивались тяжелые врата, и на верху большой лестницы, ведущей к Волге, появлялся священник в облачении, мать-казначея и монашеский хор человек до двадцати.
Публика с парохода набивалась в пристанскую часовню, и священник служил молебен о плавающих и путешествующих. Смолистый дух речной пристани, запах копченой рыбы и мокрого дерева перемешивались с легким дымком росного ладана. После гудка к отправлению пассажиры попроще исчезали в темном пароходном чреве, а важная публика поднималась на свою чисто вымытую верхнюю палубу. Отсюда были видны белые монастырские стены с башенками-часовнями над крутым береговым откосом. Особенно хороши были старинные шатры яшемских колоколен — кладка ярославская, резные оконца-слухи среди свежей побелки, смелый взлет шатра к облакам — и полное созвучие с таким же смелым взлетом ввысь могучих иссиня-черных елей близкого леса…
Летним утром 1918 года, как раз перед прибытием парохода «Владимир Короленко» в Яшму, роковая случайность положила начало необычайным приключениям и трагическим испытаниям героев нашего повествования.
Началось с пустяка — заело трос вымпела на самолетском флагштоке. Попытки наладить трос никому не удались — вымпел застрял на середине мачты, будто в знак траура. Задувал свежий ветер, и даже пристанский матрос не рискнул лезть на трехсаженную мачту.
Выручил доброволец из любителей утреннего купания, сильный молодой мужчина. Он поплевал на руки и полез на флагшток. Народ, замирая, глядел, как ловко он подтягивается на руках, сжимая ствол мачты пятками босых ног. Верхушка флагштока, укрепленная проволочными расчалками, пружинила и дрожала, пока человек вдевал трос в желобок колесика-бегунца. Наконец верхолаз соскользнул на крышу и поднял вымпел до нужной высоты. Народ на берегу и на пристани одобрительно зашумел. Кто-то крикнул:
— А ну, Сашаня, сигани оттелева!
Многие знали этого удальца — конского табунщика Сашку, лихого гитариста, охотника и запевалу. Деды его, говорят, были на Волге бурлаками. Оттяжки мачты мешали разбегу, но зрители раззадорили молодца. Да и монахини-певчие уже приближались к мосткам пристани, а среди них Сашка углядел одно девичье лицо в лиловой скуфеечке… Девушка тоже, видимо, узнала молодца на крыше, смутилась, потупилась и спряталась было за подруг… Верно, это девичье смущение и решило дело.
Сашка пробежал вдоль кровельного конька, оттолкнулся от свеса кровли, пролетел над головами людей на корме дебаркадера и вошел в воду солдатиком, как стрела, почти без брызг.
Тем временем «Владимир Короленко» развернулся с фарватера. Плицы колес забили назад, гася инерцию судна, взбурлила желтая пена, в стенку дебаркадера глухо ударила легость, которую забрасывают на пристань, чтобы подтянуть канат-чалку — а пловца… как не бывало!
— Сашка утоп! — слышалось в толпе. — Алексашке Овчинникову — царствие небесное!
Мало кто заметил, как побелели щеки юной певчей, той, чей взгляд, видимо, и заставил Сашку рискнуть! Самая ладная из всего хора, она была, как все певчие, в черном подряснике и темно-лиловой скуфье поверх платочка, держалась тише и скромнее других, но публика с пароходов всегда выделяла ее, когда давала она своему голосу полную волю в песнопении… Местные знали: в монастыре она третий год, а зовут Антониной. В обители на нее нарадоваться не могли: расторопна, смирна, трудолюбива. В послух ее приняла сама настоятельница, а была мать игуменья не из простых!..
…Антонина еле на ногах устояла, когда народ закричал о Сашкиной погибели. Вдруг кто-то заметил, что у пристанской якорной цепи чуть побурела вода. Антонина вгляделась, тихонько охнула… И все бабы заголосили, потому что цепь колыхнулась, показалась из воды запрокинутая голова с потемневшими от воды русыми волосами.
— Ишь ты, видать, сам себя с крюка вызволил! На лапу якорную напоролся с налету, и хватило ума цепь нащупать! — удивленно толковал народ о происшествии…
