1894 год
Принцесса Мария-Селеста шла по длинным коридорам дворца, направляясь в музыкальную гостиную.
Она была одна, и в любой другой день мысль о том, что никто не запретит ей хоть ползти на четвереньках или бежать вприпрыжку, привела бы ее в восторг, но только не сегодня. Обычно, если б она позволила себе подобные вольности, строгая воспитательница графиня Гликсбург одернула бы ее и приказала вести себя прилично, как подобает принцессе.
Если была на свете личность, которая портила ей жизнь, то это, конечно, графиня Гликсбург с ее железной приверженностью к протоколу, с постоянными напоминаниями о том, что принцесса не должна делать то и принцесса не должна делать это.
Казалось, что весь смысл существования Марии-Селесты заключается в том, чтобы слушать гнусавый отвратительный голос графини, от которого она могла спастись только во сне.
Великое герцогство Мелхаузен располагалось между двумя могущественными державами — Германией и Францией, — и население его состояло из немцев и французов.
Покойная великая герцогиня по национальности была англичанкой, но обожала все французское, и поэтому большинство учителей Марии-Селесты и ее младшей сестры приглашались во дворец из этой замечательной страны. Но в целях удержания политического равновесия главной придворной дамой и воспитательницей герцогских детей неизменно назначалась немка.
Графиня Гликсбург была истинным воплощением истинно германского духа. Она унаследовала от своих предков все их недостатки. Она была сурова, безапелляционна и даже груба по отношению к низшим и раболепна и льстива перед вышестоящими.
Мария-Селеста за долгие годы общения не заметила в своей воспитательнице ни одной человеческой черты. Это была настоящая машина по отдаче приказаний. Однако у графини имелось одно уязвимое место. Как и большинство обитателей герцогского замка, она была подвержена частым простудам, а весной, особенно в мае, страдала сонной лихорадкой.
«Конечно, очень нехорошо радоваться чужому несчастью», — твердила себе Мария-Селеста, но ничего не могла поделать с тем восторженным ощущением свободы, которое охватывало ее в такие дни.
Однажды она сказала своей младшей сестре Рейчел:
— Когда рядом нет графини, я чувствую, что обретаю крылья и могу взлететь выше облаков — к самому солнцу.
— Как бы мне хотелось сделать то же самое, но я даже мечтать не могу об этом, — печально ответила Рейчел.
Мария-Селеста тотчас же пожалела, что, не подумав, поделилась с сестрой своими грезами. У Рейчел была болезнь позвоночника, и она была вынуждена большую часть времени проводить в постели.
— Прости меня, дорогая, — с раскаянием сказала Мария-Селеста.
— Не глупи, сестрица, я нисколько не завидую тебе. Мне приятно, когда ты делишься со мной самыми сокровенными своими мыслями, милая Заза.
Когда они оставались наедине, то Рейчел всегда называла свою старшую сестру Заза. Это шуточное прозвище было придумано ими много лет назад, когда один придворный преподнес им в качестве рождественского подарка жутко уродливого растрепанного черномазого негритенка. На карточке, приложенной к кукле, было написано:
«Прошу их высочеств — принцессу Марию-Селесту и принцессу Рейчел — принять этот скромный дар в надежде на то что этот маленький знак внимания повеселит их и они обе полюбят его».
К несчастью, почерк на карточке был такой неразборчивый, что принцессам показалось, будто там вместо «обе полюбят его» написано «обе походят на него».
Хорошо зная, что придворный, который преподнес им этот подарок, отличается полным отсутствием юмора и вообще у него неладно с головой, принцессы восприняли его слова вполне серьезно и вдоволь нахохотались, представляя, как удивятся все во дворце, если сестры появятся за столом такие же чернокожие и кудрявые, как этот негритенек.
В то время в Мелхаузене выступал известный артист, который, одетый точно так, как подаренный им негритенок, исполнял куплеты, где признавался в любви к неприступной красавице по имени Заза.
Куплеты эти потом распевала вся прислуга в замке, как-то Рейчел услышала их и с тех пор стала называть Марию-Селесту Заза.
— Заза, с каждым днем ты становишься все больше похожей на нашего негритосика, — говорила она, и тут же обе девочки взрывались от хохота.
Так как смех и вообще что-либо веселое было редким явлением во дворце, то эта шутка с годами не устаревала. А Мария-Селеста постепенно привыкла к этому имени и даже в мыслях сама себя начала называть Заза, почти забыв, что на самом деле настоящее ее имя Мария-Селеста Аделаида Сюзанн.
Когда на официальных церемониях вслух произносились эти имена, Заза не сразу понимала, что речь идет о ней.
Рейчел была единственным человеком во дворце, за исключением профессора музыки, с которым Заза могла разговаривать обо всем на свете, кто понимал ее с полуслова и сочувствовал желанию девочки узнать хоть что-то о мире, который жил своей жизнью за увешанными гобеленами массивными дворцовыми стенами.
Мария-Селеста думала, что, когда она вырастет, ей удастся вырваться из классной комнаты на свежий воздух, встретить людей, которые разговаривают живо и умно, а не на затверженном птичьем языке, как придворные ее отца. Может быть, она даже сможет отправиться в путешествие, как обещала ей когда-то мать.
