Чара: незапланированная наледь
Совещание было долгим. Накурили в кабинете начальника мостопоезда так, что в сизом облаке с трудом различались, лица людей. Главный инженер, некурящий Овсюгин, распластался на столешнице, как угоревший. И все же он не упускал из виду внушительную фигуру руководителя мостоотряда N 953 Захара Петровича Каштака.
— Сюрпризец! Не было печали...
Сегодняшнее внеплановое совещание руководства мостоотряда, заброшенного на Чару, на северный выгиб бамовской трассы, было посвящено наледи.
— Прошу высказаться по существу,— уже в который раз повторял Каштак.— Как нам перехитрить наледь? У кого есть еще соображения?
Но все уже высказались. Говорили в основном про наледь, какую она подложила свинью, выползши нежданно-негаданно из скального прижима правого берега. Сама по себе она была не страшна — обтекала бы опоры моста, торчащие уже высоко над уровнем реки, попарила бы и замерзла недели через две. Однако на правом берегу развернулось целое подразделение со всем снаряжением, оборудованием и механизмами. Вот только беда — без запаса горючего. Запас, он требует емкостей, то есть цистерн. А завести цистерну сюда, на чарский плацдарм, не так-то просто. Вертолетом невозможно, зимник только-только начинает обкатываться, а список первоочередных грузов огромен... И на этом берегу худо-бедно создали все же склад горюче-смазочных материалов.
— Возили ж соляру на тот берег, как молоко по утрам,— подал гортанный свой голос профорг Акрам Атакишиев.— И на тебе — какая-то наледь!
— Не какая-то, а обыкновенная, сибирская, неудержимая,— раздраженно обронил Овсюгин.— Повторяю, лед на реке может пропарить, трещины раздвинуть, торосами распорядиться... Нашему транспорту на тот берег ходу нет. Минимум полмесяца.
— Полмесяца простоя! — застонал Каштак.— За это с нас шкуру спустят.
— Надо было просить скидки на непредвиденные обстоятельства, которых в Сибири больше, чем где бы то ни было,— окатил начальника ледяным голосом Овсюгин.
Начальник раскашлялся, помолчал, но через минуту в глазах его появилась знакомая всем жесткость.
— Я рассчитывал на главного инженера, когда брал обязательства. А мой главный вместо инженерных решений пасует перед природой...
— Товарищи! — вскочил Атакишиев.— Будьте благоразумны. Устал, давай отдыхать, чай пить.
Профорг мостопоезда азербайджанец Атакишиев был необидчивый, славный парень. Овсюгин с благодарностью взглянул сейчас на этого сухощавого жгучего брюнета, своего товарища, лицо которого выражало прямо-таки боль за схватку между главными людьми мостопоезда.
— Перенесем разговор на завтра,— объявил Каштак, вставая.
Люди дружно ринулись к двери — каждого сейчас манили свои огоньки в поселке. Только светлячки правого берега все старались обойти взглядом... И в самом деле, без горючего станет электростанция-передвижка. Впрочем, свет, энергия, горючее — забота главного инженера...
Овсюгин и не собирался уходить от этой самой главной сейчас заботы. Просто он хотел передышки в прямом смысле слова. Курево действовало на него угнетающе. Отец его не мог отучиться от фронтовой привычки курить по ночам, а их отсек в железнодорожном бараке был настолько мал и законопачен от холода, что дым не выветривался до утра, пока не начинали хлопать дверью.
«Курить батя отбил охоту навек»,— размышлял Овсюгин, направляясь по тропинке к красноватым квадратикам окон своего вагончика.
На миг Овсюгин приостановился, чтобы взглянуть на тот берег, перекрещенный проводами. Движки электростанции заглушали правобережные звуки, но дальние огни пробивались сквозь ночную морозную мглу. Казалось они перемигивались с самими звездами — так высоко были скальные отвесы правого берега. Темным опорам в шпунтовой опалубке еще тянуться и расти до отметок противоположного берега. И ни вверх по течению, выше наледи, ни вниз нет подходящих взвозов даже для мощного тягача. Прямо, по оси моста, пришлось взрывать, а потом столько очищать, отсыпать, чтобы создать «дорогу жизни»... И ее не сегодня-завтра перережет наледь.
«Неужели нет никакого решения? — снова полыхнуло в самых глубинах мозга.— И нигде, похоже, не разработана сходная ситуация, ни в инструкции, ни в памятке».
Овсюгин постоял на тропе, глубоко затягиваясь колким воздухом. В груди скоро заломило от холода, но ясной мысли-подсказки так и не появилось. «Может, в самом деле, — подумал он,— пора мне... Я честно отработал свое на переднем крае мостостроительства, помог отцу и матери поставить на ноги меньших братьев и сестер. Теперь же, может, с семьей в свои тридцать пять лет откочевать в город? Работы там полно, как пишут однокашники по политеху, а в смысле возможностей развития детей — там академия по сравнению со сборной школой в поселке. Только бы найти выход из нынешнего тупика да самому уйти с поднятой головой...»
Овсюгин пошел к своему вагончику. Под скрип снега воображение заиграло иначе: живо представился уютный вагончик с медвежьей шкурой на полу, самодельным стеллажом, забитым книгами, и музыкой из приемника «Эстония». А из кухоньки доносится сегодня запах пельменей из оленины, которые мастерица стряпать его жена, и помогали ей лепить, конечно, дети: Ванька с Лизкой.
