Хорошенький городок Аоста не принадлежит, по мнению его жителей, ни к Савойе, ни к Пьемонту; они утверждают, что их территория входила некогда в состав той части империи Карла Великого, которую унаследовали Стралингенские сеньоры. В самом деле, хотя горожане и несут воинскую повинность, они освобождены от всяких налогов и сохранили за собой право охоты на близлежащих землях; во всем же остальном они волей-неволей подчиняются королю Сардинии.
Помимо отвратительного местного диалекта, — по-моему, он не что иное, как испорченный савойский язык, — характер городка чисто итальянский; внутри зданий обои и деревянная обшивка стен заменены фресковой живописью, а трактирщики неизменно подают вам на ужин какое-то месиво и нечто вроде сбитых сливок, высокопарно величая эти кушанья макаронами и самбайоном. Прибавьте к этому меню бутылку асти и отбивные котлеты по-милански — и вы получите полное представление о местном столе.
Аоста называлась прежде Корделлой по имени Корделлиуса Летьелуса, правителя колонии цизальпинских галлов, или салассов, некогда основавших этот город. В царствование Августа римский легион под началом Таренция Варрона захватил Аосту и в честь своей победы возвел при въезде в город триумфальную арку, полностью сохранившуюся до наших дней; надписи, начертанные на ней в наше время, гласят:
Салассы долго защищали свои очаги,
Возложил на этом месте свои венки.
Они потерпели поражение: победоносный Рим
Возведена в честь победы Октавиана Августа Цезаря,
Наголову разбившего салассов
В DCCXXIV году по римскому исчислению
(за 24 года до христианской эры).
В конце Троицкой улицы стоят три другие античные арки из серого мрамора; они служили тремя въездами в город, и средняя пришла ныне в негодность; как самая высокая, эта арка предназначалась для проезда императора и консула; на ее основании читаем следующую надпись:
Император Октавиан Август основал эти стены,
За три года построил этот город
И нарек его своим именем
В год DCCVII по римскому исчислению.
Неподалеку от этого памятника старины находятся руины амфитеатра тоже из серого мрамора.
На архитектуре городской церкви отразился характер тех веков, когда ее строили и реставрировали. Портал ее выдержан в римском стиле, несколько видоизмененном под итальянским влиянием; окна стрельчатые и, вероятно, относятся к началу XIV века. На хоре — пол там выложен древней мозаикой, изображающей богиню Исиду, окруженную всеми двенадцатью месяцами, — находится несколько великолепных мраморных гробниц; на одной из них лежит статуя савойского графа Тома; против алтаря помещен небольшой готический барельеф превосходной работы. Со всей наивностью, присущей искусству XV века, скульптор запечатлел в этом произведении жизнь Иисуса Христа от рождения до смерти.
Все эти достопримечательности, в том числе и развалины монастыря святого Франциска, покровителя города, можно осмотреть за два часа; как раз это время мы и посвятили им.
Возвратившись на постоялый двор, мы нашли там возницу, которого хозяин вызвал в наше отсутствие. Этот человек брался доставить нас в тот же день в Пре-Сен-Дизье и, верный своему слову, втиснул нашу компанию из шести человек в карету, где было бы тесно вчетвером, уверив нас, что ехать будет весьма удобно, как только мы немного утрясемся; затем он захлопнул дверцу и, несмотря на наши жалобы и крики, остановился лишь в трех лье от Аосты, за пределами Вильнева.
Этой передышкой мы были обязаны несчастью, случившемуся неделю тому назад. Ледяная глыба, рухнувшая в озеро, — я так старательно записал его название, что ничего не могу разобрать, — подняла в нем уровень воды на двенадцать — пятнадцать футов, и оно вышло из берегов. Хлынувший поток избрал необычайное для себя русло и, встретив на своем пути шале, увлек его с собой; при этом погибли четыре человека, пятьдесят восемь коров и восемьдесят коз; их обезображенные трупы были найдены по берегам образовавшейся речки, которая пересекла шоссе и низверглась в Дору. Из древесных стволов, досок и камней был наскоро сооружен мост, и по нему-то не решался проехать наш возница в своем переполненном экипаже, что и позволило нам выйти на минуту из нашей клетки.
Мне кажется, нет более несчастного существа, будь то картезианский монах, траппист, дервиш, факир, живой феномен или невиданное животное, что показывают за два су, чем путешественник, который рискнул занять место в общественной карете, отказавшись тем самым от собственной воли. Отныне его желания, потребности, намерения подчинены прихотям возницы, рабом которого он стал. Ему будет отпущено количество воздуха, строго необходимое для того, чтобы он не умер от удушья, и количество пищи, достаточное лишь для того, чтобы довезти его живым до места. Он не должен даже заикаться о встречающихся по дороге пейзажах, живописных уголках, о достопримечательностях, что следует осмотреть в городах, где меняют лошадей, если не хочет подвергнуться оскорблениям возницы. Поистине, общественные кареты — превосходное изобретение… для коммивояжеров и слуг.
Мы заявили владельцу кареты, что лишь четверо из нас согласны ехать дальше, а двое остальных твердо решили проделать пешком весь оставшийся путь в восемь лье. Я был одним из этих двоих.
