СПАСИБО:
Энн Пэтчетт, чей тихий труд над книгой сравним с пением прекрасной птицы. Если бы не ее дружба и поддержка, я бы никогда не осмелилась взяться за этот проект.
Ричарду Коту, моему редактору, — терпеливому, доброму и, по счастью, настоящему знатоку оперы. Каждая страница этой книги выверена им скрупулезно.
Дарреллу Панетьеру, моему неиссякаемому источнику вдохновения, дорогому другу и консультанту по всем музыкальным вопросам. Я целиком зависела от тебя на всем протяжении этого проекта.
Мэри Лу Фальконе, которая была советчиком на всем моем пути и по всем вопросам. Ты дала мне смелость быть честной.
Алеку Тройхафту, который убедил меня, что мне уже есть что сказать, и без которого ничего бы не получилось.
Эвансу Миражесу, одним кельнским вечером поведавшему мне полную историю записи звука и голоса в двадцатом столетии и тем разрешившему мою экзистенциальную дилемму.
Кристоферу Робертсу, президенту «Юниверсал классикс-энд-джаз», на чьи предсказания и бесстрашное лидерство я полагаюсь целиком и полностью.
Моей семье, и особенно моей сестре Рашель, за всю их любовь.
Элисон Хизер и Мэри Камиллери — за ежедневную помощь, терпение и юмор.
А также друзьям и коллегам, которые помогли мне на последнем этапе своими вдумчивыми комментариями: Мэтью Эпштейну, Джону А. Фэллону, Энн Готтлиб, Мэри Джо Хит, Мэтью Хорнеру, Пат Кингсли, Джону Паско, Косте Пилавачи, Джейкобу Ротшильду, Сью Шардт, доктору Дэвиду Славиту, Энн и Биллу Зифф.
Проверка багажа для меня дело привычное. Я постоянно разъезжаю по миру и немалую часть жизни провожу на таможне, наблюдая, как незнакомцы роются в моих нотах и нюхают мои туфли. Но собаки — это что-то новенькое. Я все-таки не в аэропорту, а в своей петербургской гримерке, готовлюсь к репетиции Чайковского, и вдруг появляются ищейки — проверить, вдруг я не оперная певица, а загримированная террористка. Немецкие овчарки суют морды в мою сумочку и тычут носом в платья, висящие в шкафу. Они обнюхивают мою косметику, парики, фортепиано, а затем смотрят на меня с таким нескрываемым подозрением, что я невольно чувствую себя виноватой.
Я приехала в Санкт-Петербург для участия в гала-представлении, прекрасном вечере музыки и танца. Мне — единственной иностранке из тех, кто выступит перед пятьюдесятью главами правительств на трехсотлетии города, — предстоит спеть письмо Татьяны из «Евгения Онегина» на исторической сцене Мариинского театра. В девятнадцатом столетии в этом элегантном здании располагалась Императорская опера, основанная Екатериной Великой в 1783 году. Здесь состоялись мировые премьеры таких замечательных русских опер, как «Борис Годунов», «Князь Игорь» и «Пиковая дама», а вердиевская «Сила судьбы» и вовсе была написана специально для петербургского театра. Всемирно известный Мариинский балет давал на этой сцене премьеры «Спящей красавицы», «Щелкунчика» и «Баядерки», а за дирижерским пультом стояли Берлиоз, Вагнер, Малер, Шёнберг и, главное, сам Чайковский. Я делаю глубокий вдох. Груз истории — не самая легкая ноша. Я никогда прежде не бывала в Санкт-Петербурге, и многие предупреждали меня о здешних опасностях. Меня пугали мафией, похищением средь бела дня, кражами в отелях и даже вооруженными грабежами, но информация явно устарела. Все были дружелюбны, и в воздухе, казалось, был разлит особый шарм. Город покорил меня великолепными барочными дворцами и неоклассическими зданиями, выстроившимися на широких бульварах, будто череда кремовых пирожных в кондитерской лавке. Соборы и каналы, проспекты и переулки — весь Петербург принарядился к торжеству. Даже море выглядело отполированным до блеска, а тучи разогнали по приказу властей, чтобы дождь не омрачил визит президента Джорджа Буша, Тони Блэра, Жака Ширака, Герхарда Шредера, Дзюнъитиро Коидзуми и других мировых лидеров. Город предвкушал праздник, а я, к сожалению, нет: в гиды и переводчики мне определили четырнадцатилетнюю девицу, интересовавшуюся лишь «AC/DC», Эллисом Купером[1] и баскетболом, а в моем гостиничном номере не было окна. Вид из окна не то что был недостаточно хорош — он просто отсутствовал. Услышав, что других номеров нет, я разыграла козырную карту: сообщила, что позвоню Валерию Гергиеву насчет другой гостиницы. Сопрано нередко приходится обращаться за помощью к дирижеру, даже когда речь идет о материях, далеких от музыки. Достаточно было упомянуть имя самого влиятельного российского маэстро, как я получила и окно, и вид из него.
С отдельными деталями предстоящего действа все сложилось как нельзя лучше: роскошная ночная сорочка и пеньюар из «Травиаты» сели на меня как влитые. Но в остальном все шло не так гладко. Мизансцены не были продуманы заранее, мне просто сказали: «Делайте все так, как в прошлый раз». Но прошлый раз случился много лет назад, и я, разумеется, не помнила, где и как стояла на другой сцене и в других декорациях. Знаменитый Мариинский театр оказался причудливым лабиринтом, где все коридоры вели в никуда. Мне не помешала бы собака-ищейка, чтобы найти путь из гримерной на сцену, — и точно такое же чувство беспомощности охватывало меня всякий раз, когда я слышала русскую речь.