Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
Вегетарианец
До сих пор не могу себе простить, что взял его в экспедицию. А с другой стороны, откуда было знать, чем это кончится. Почему я должен был отказать? Дело он свое знает, здоров, как бык с марсианской фермы, двести фунтов нервов мышц и сухожилий. Мы как-то ночью пальнули у него над ухом атомным шлямбуром. Он только голову приподнял и буркнул: "Убавьте звук у телевизора. Нельзя же всю ночь...".
Всем он был хорош, да только слишком уж правильный. Пуговицы на скафандре всегда надраены, зубы чистил по инструкции мятной пастой три раза в день и радиобудку больше трех минут не занимал, даже если с женой разговаривал.
Мы стали над ним подшучивать уже на третий месяц полета. К тому времени все так обросли, что могли бороды, как шарфы, обматывать вокруг шеи. А он каждый день брился. Слыхано ли, в тысяче парсеков от ближайшего линейного ревизора бриться!
Первый звонок был, когда сели на планетку... ну, как ее... В малой лоции сразу после портрета Птолемея идет. Живут на той планете граждане с виду точь-в-точь коровы. А в остальном люди как люди: телебашня есть, считают по десятичной системе.
Как он их увидел, так начисто перестал мясо есть. Ни говядину, ни баранину, ни даже свинину. Не могу, говорит, пожирать существа, которые при благоприятных условиях могут стать разумными. И вы, каннибалы, мне противны.
Перешел он на лук, спаржу, артишоки. Мы спорить не стали, нам больше тушенки. В дальнем космосе с людьми и не такое случается.
С этого и началось. Потом сели мы на астероид. Лес дремучий, трава по пояс и Ни живой души. Только собрались улетать, получаем сообщение: "Добро пожаловать на наш гостеприимный астероид! Таможенный досмотр можете пройти на опушке". Нашлись живые души: оказалось, что тамошние кустики да цветочки соображают не хуже нашего. Побеседовали мы с ними в порядке культурного обмена и улетели. А он после этого трое суток ничего в рот не брал. На четвертые перестроил весь свой обмен веществ на силикатный лад. Стал из пожарного ящика себе на завтрак и ужин песок таскать, а на обед подогревал миску жидкого стекла и крошил туда кафельную плитку из ванны. Мы над ним посмеивались, но в глаза ничего не говорили. Убеждения - дело личное...
Дальше - больше. Новая стоянка чуть не стоила ему жизни. Только мы люки отдраили, видим: бежит к нам маленькая базальтовая собачка и тащит на поводке своего хозяина. А он такой силикатный - насквозь светится. Словом, и с кремнием для него тоже было все кончено.
Заглянул я в его каюту. Сидит в уголке осунувшийся, а в глазах металл. В руках гидрозатвор держит, клапан отворачивает. Добрался до ртути, вылил ее в миску, накрошил туда алюминиевой фольги, а потом высыпал целую пригоршню гаек.
"Что ты делаешь?" - говорю.
"Тюрю..." - отвечает.
Пришлось нам его рацион ограничить второстепенными запчастями, иначе он рано или поздно и до обшивки бы добрался. Бриться он перестал, оброс медным волосом, телевизор не смотрит, в радиорубку ни ногой. Обручальное кольцо съел - нет, говорит, возврата к старой жизни.
На обратном пути, уже в нашей Галактике, заскочили, благо время было, еще на одну планету, где до нас с Земли никто не бывал, Встретили нас с флягами и транспарантами, речи говорили. А нам не до речей было: мы сразу заметили, что местные парни все как один - из нержавейки.
После приземления я его больше не видел. Говорят, он теперь смотрителем на сухумском циклотроне. Каждый день выносит по авоське с радиоактивными отходами, на завтрак и ужин. Обедает на службе.
