Волосы у девушки, сидевшей за регистрационной стойкой, были каштановые с золотистым отливом. Лицо овальное, с чистой кожей, небесно-голубыми глазищами и пухлыми губками, на которых играла улыбка. И предназначалась улыбка ему.
— Откровенно говоря, я просто изумлен.
Каштановая головка склонилась набок, волосы в лучах солнца искрились золотом.
— Извините, я вас не поняла.
— Я изумлен, что вы свободны сегодня вечером.
— А я вовсе не свободна. — Выкрашенный в нежно-розовый цвет ноготок многозначительно постучал по пульту с рычажками, установленному на краю стола. — Чтобы освободиться, мне нужно кое-кому позвонить. Но только не при вас. Мне стыдно врать, когда меня кто-то слышит.
Джеймс был потрясен такой откровенностью.
— Что ж, тогда поделом ему, — улыбнулся он. Позади стойки открылась неприметная дверь, и в приемную выбралась сутулая, плюгавая и лысая как коленка личность в очках с толстыми линзами; под тяжестью медицинского чемоданчика в левой руке человечек сгибался почти пополам. Джеймс учтиво приоткрыл перед ним дверь на улицу.
— Благодарю вас, — проскрипел незнакомец сквозь зубы.
Господи, что за урод, — подумал Джеймс. — Просто жертва аборта. Коротышка смерил его завистливым взглядом — мало того, что Джеймс, рост которого был равен шести футам и двум дюймам, был выше его на целых две головы, так одну из этих голов вдобавок украшала роскошная и пышная шевелюра.
— Это который из них? — полюбопытствовал Джеймс, когда дверь за недомерком захлопнулась.
— Доктор Гадост.
Практику эту, самую крупную и прибыльную в городе, а то и во всем графстве, делили между собой семь врачей. Здание это они выкупили на собственные деньги, и на автомобильной стоянке перед ним были выделены постоянные места для их личных машин. Джеймсу вдруг пришло в голову, что он вполне мог поставить свой старенький желтый «ягуар» на место, принадлежавшее доктору Гадосту. Этого только ему не хватало — лилипут, наверное, и без того уже возненавидел его до глубины души.
Ну и черт с ним! В конце концов, всяк дурак по-своему с ума сходит. Гложимый завистью коротышка, как показалось Джеймсу, горбатился сверх всякой меры, влача на себе непосильную ношу, и вдобавок наверняка страдал от целой кучи комплексов. Тогда как у Джеймса комплекс тоже был, но всего один: квалифицированный (хотя и пока совсем ещё неопытный) врач, он, в силу несчастливо сложившихся обстоятельств, ухитрился навлечь на себя столько неприятностей, что вместо того, чтобы заниматься врачеванием, получил право лишь продавать лекарства другим врачам.
При этом люто ненавидя всю медицинскую братию, словно в случившемся была её вина.
Впрочем, он старался гнать от себя эти мысли прочь. Делать свое дело, а не предаваться дурацким размышлениям. Джеймс твердо усвоил, что стоит только начать жалеть себя, рвать на себе волосы и причитать по всяким пустякам, и — тебе крышка. Угодишь в психушку, станешь законченным меланхоликом, или (что ещё страшнее) — импотентом.
А, кстати…
— Могу я зайти за вами, скажем… в половине восьмого?
Девушка кивнула.
— Первая квартира на втором этаже.
— Вы там одна живете, или…
Девушка изучающе посмотрела на него.
— А вам не все равно?
— Ну… — замялся Джеймс. Собственно говоря, а какое ему дело — одна она живет или нет? Он нашелся: — Я на тот случай спрашиваю, если вдруг, увидев перед собой неведомое существо…
— Обросшее шерстью, четырехглазое и с рогами?
— … или — табличку с двумя фамилиями рядом со звонком, я могу растеряться.
— На табличке только моя фамилия.
Слава Богу! Джеймс метнул взгляд на свой фирменный блокнотик с бланками рецептов, на одном из которых он только что нацарапал её имя и адрес.
— Джейн Аберкромби, — напомнила девушка. — А сейчас, всего доброго, мистер…
— Зовите меня Джеймс. Джеймс Торчленд. — Он указал на визитную карточку, которую оставил на столе наряду с восемью комплектами каталогов и рекламных проспектов своей компании. По одному на каждого из семерки врачей, а последний — для нее.
— Хорошо… Джеймс.
Это была не первая их встреча. В последний раз, когда Джеймс приезжал в город, девушка сделала вид, что обиделась на его предложение встретиться где-нибудь в неформальной обстановке. «Ну и пожалуйста, — подумал он тогда. — Главное — растопить лед. В следующий раз не откажется».
Так оно и вышло.
Джеймс никогда не говорил своим знакомым, что он тоже врач. Какой в этом смысл? Уважения в их глазах ему бы это не прибавило, а становиться объектом жалости его не прельщало. Лучше уж быть коммивояжером, чем врачом-расстригой, разжалованным за нарушение врачебной этики.
Впрочем, его не совсем разжаловали. Просто за свою недолгую профессиональную карьеру Джеймс успел столько натворить, что брать его на службу в качестве врача никто не торопился. Прав был папаша Торчленд, когда уверял, что его отпрыск в эскулапы не годится. Тебе бы в племенные быки пойти, — с ухмылкой приговаривал он. Старикан давно уже сыграл в ящик, но тогда знал, что говорит, поскольку и сам был врачом-терапевтом. А причиной этого высказывания послужила одна его симпатичная пациентка, замужняя дама 25 лет, которую он как-то раз застал нагишом в объятиях Джеймса, когда тому едва исполнилось 16. В собственном приемном покое, на жесткой скамье. Уже тогда, правда, Джеймсу начало казаться, что дело вовсе не в его неуемной сексуальности, а скорее в желании, которое он будил у самих женщин. И все же, благодаря двум качествам — наличию отца-врача и умению играть в регби, — он получил врачебный диплом. Дважды, правда, декан пытался его отчислить, настойчиво советуя сменить профессию. Оба раза — из-за приключений с медсестрами, с одной из которых Джеймс общался в стенном шкафу, а со второй — в смотровом кабинете. Прием уже давно завершился, а девушка лежала на гинекологическом кресле, опустив обе ноги на подколенники, когда нелегкая принесла с обходом миссис Рыжинг, старшую сестру. Джеймс пытался её уверить, что они с медсестрой просто хотели проверить, в порядке ли кресло, но слова его звучали бы куда убедительнее, успей он натянуть брюки или хотя бы трусы.
