Гулянье въ Лѣтнемъ саду. Музыка такъ и гремитъ во всѣхъ концахъ. Попури изъ русскихъ пѣсенъ сливается съ аріей изъ «Прекрасной Елены». Пестрыя толпы народа всѣхъ классовъ подобно текущей массѣ движутся по аллеямъ. Пестрѣютъ зонтики, глянцевые циммерманы, усы, бороды, цвѣтные околыши фуражекъ, яркіе головные платки; пахнетъ пачули, дегтемъ, гвоздичной помадой, деревяннымъ масломъ и новымъ сапожнымъ товаромъ. У кіосковъ съ аллегри тѣснота и давка: мущины, женщины и дѣти такъ и протискиваются къ прилавкамъ, стараясь запастись билетами. Идетъ говоръ: слышны толки, пересуды.
— Двѣнадцать билетовъ набралъ и проигралъ, восклицаетъ чиновникъ въ фуражкѣ съ кокардой, такъ стой-же, — до чертовой дюжины добью: авось тринадцатое число поможетъ!
— Въ прошломъ году я на пять билетовъ подвязки резиновые выигралъ… разсказываетъ это-то.
— Дрожки-то разыграли, что-ли? спрашиваетъ пожилая женщина.
— Надо полагать, что нѣтъ, потому и до сихъ поръ около будки стоятъ, отвѣчаетъ чуйка. — Эхъ, братцы, мнѣ хоть бы колесо за двугривенный выиграть, такъ я-бы и то былъ доволенъ!
— А бронзовые часы?
— Часы давеча портной выигралъ. Поди-же ты, какое счастье! Ура ему кричали. Въ кабакъ повели.
— Портной?
— Да, простой портной-штучникъ. И изъ себя-то: ледащіи этакой. Подошолъ, брякнулъ на выручку двугривенный — трахъ — часы! Изъ рукъ въ руки ему какой-то генералъ сто рублей за нихъ давалъ, — не взялъ. Нѣтъ, говоритъ, ваше превосходительство, хоть мы и на нарахъ спимъ, а ихъ въ головахъ поставимъ: пусть до некрутчины красуются! Въ некруты притянутъ, ну тогда по боку!
— Подижь-ты, портной, и вдругъ бронзовые часы! дивятся въ толпѣ.
Къ кіоску протискиваются двѣ женщины въ платкахъ.
— Не бери, Дарья Михайловна, ну что за радость проигрывать… говоритъ одна изъ нихъ.
— Ахъ, дѣвушка, нельзя-же, — кажинную лотерею беру почемъ знать, можетъ вотъ въ эту-то и выиграю. У меня, признаться, и денегъ не было, да я нарочно для этого серебряную ложку въ табачной заложила.
— Позвольте, почтенные! восклицаетъ купецъ въ картузѣ, расхаживаетъ народъ и подходитъ къ прилавку; намъ-бы билетиковъ… обращается онъ съ стоящимъ у колеса.
— Сколько прикажете?
— А вотъ сейчасъ поминанье вытащимъ, отвѣчаетъ онъ и вытаскиваетъ изъ кармана записку. Первый на счастье рабы божьей Аграфены… Пустой? Ну, значитъ плохо Богу молилась. Второй — младенцу Аннѣ… потомъ отроковицѣ Аннѣ… и рабѣ Аннѣ…
— Вы скажите лучше сразу сколько билетовъ вамъ нужно, мы и дадимъ… а то такъ нельзя… вы видите публика ждетъ… поясняютъ ему у колеса.
— Сразу нельзя, потому у насъ дѣло семейное… А что насчетъ денегъ, такъ не сумнѣвайтесь… Во онѣ… Теперича рабу Афанасію пару… Діакону Прохору четыре… Пустые? Вотъ подижь-ты, — кажись и духовное лицо, а проигралъ! Ну-съ, теперь двѣ штуки рабу Никанору… Выигрышъ? Чудесно! Позвольте узнать, что-же это за выигрышъ?
— Это въ другомъ павильонѣ узнаете.
— Нѣтъ, я съ тому спрашиваю: коли ежели мундштукъ для цигарки, то ему этотъ выигрышъ не годится, потому онъ по старой вѣрѣ…
Въ толпѣ смѣхъ.
— На гутаперчевый хлыстъ промѣнять можно… замѣчаетъ кто-то. — Ну что, Петръ Ивановичъ, выигралъ?
— Ни синя пороха! Говорятъ, что хорошо съ собой для счастья шерсть собачью брать; взялъ и шерсти, а все-таки ничего не выигралъ.
По аллеѣ идутъ два франта, повидимому прикащики съ Апраксина двора. Одинъ изъ нихъ несетъ выигранную фарфоровую вазу для цвѣтовъ. Оба порядкомъ выпивши.
— Весь полкъ переморилъ, а добился-таки, что за болѣзнь выигралъ! говоритъ счастливецъ. Вотъ что, Вася, идемъ сейчасъ въ этотъ самый ресторанъ и потребуемъ чтобъ намъ въ эту самую вазу хересу нацѣдили. Хочу изъ выигрыша пить!
— Не нацѣдитъ, отвѣчаетъ товарищъ.
— За свои-то деньги? Шалишь! Захочу такъ мнѣ и въ сапогъ нальютъ!
1874
