Владимир Маканин
Удавшийся рассказ о любви
повесть
«Узкое место! Узкое место!.. Он просто спятил!.. Что он, собственно, хочет сказать?»
Из разговора читателей о повести «Лаз».
На склоне лет... Помудрев и уже заметно поседев... Что чувствует женщина, всю жизнь любившая одного-единственного мужчину?.. А ничего. Решительно ничего. Во всяком случае, ничего исключительного она, Лариса Игоревна, не чувствует. (Досаду на судьбу? Нет. Ничуть.) Как-никак была долго замужем. За другим мужчиной. Теперь живет одна. (Разошлась.) Уже давно одна.
Родила в замужестве дочку. Тут ей повезло. Хорошая, замечательная дочь! Уже тоже выросла, уехала. Врач. Живет и работает в Рязани.
Тартасов, которому Лариса Игоревна как-то намекнула (беседовали) — мол, всю жизнь любила... отреагировал с улыбкой, живо и пошло:
— Удавшийся рассказ о большой любви — большая редкость!.. А мог бы получиться. Вполне!
То есть у него, у пишущего, мог бы получиться. И Тартасов еще добавил, оправдываясь (как обычно) отговоркой — мол, мог бы. Но литература умирает... Увы!
Лариса Игоревна, наслаждаясь одиночеством, смакуя его, сошла с асфальтовой тропы на землю. Как славно! С тропки влево и теперь вперед. (Мимо лип.) По шуршащей листве.
А? Что такое?! Лариса Игоревна увидела в земле трещину. Прямо перед глазами. Трещина как трещина, неглубока, с едва проглядывающей оттуда темной почвой. Чернозем. Но неожиданное сравнение вдруг смутило ее: она подумала, что это... это лоно ее матери. Боже ж мой! что за мысли!.. Лариса Игоревна невольно съежилась. Суеверие искало испуг?.. Зачем ей это? Почему вдруг сегодня?
Метафизическая глубина, мы все оттуда, сказал бы Тартасов. С улыбкой... Конечно, глубина. Кто спорит! Достаточно понянькалась она, Лариса, с пишущей братией. Слишком долго они (и он тоже) школили ее душу метафорами. Образным мышлением! Им все запросто, даже материнское лоно. Скоты!..
Она и себя укорила. За прошлое... С кем поведешься — от тех наберешься.
Однако глаза ее продолжали скользить по траве, по земле. Глаза сами искали теперь эти знаковые пугающие трещины. Лариса Игоревна с усилием оторвала взгляд от земли. Упорно смотрела вперед... на окна ближайших домов. Безликие окна пятиэтажек.
* * *
Тартасов на экране мил. Хотя немолод... Приодет, при галстуке. Ведет престижную беседу «Чай». (Писатель на ТВ.) Солидно и культурно. К примеру, с известным композитором... Да хоть бы и с модным мазилкой-абстракционистом! (Художник! Крупным планом руки.) Беседа, однако, приедалась...
У Тартасова оставался козырем его знаменитый запазушный вопрос. В самый пик телевизионной беседы. Один на один... Миллионы зрителей видели в этот момент живой пар над чашкой чая. Над обеими их чашками. А приглашенный гость, расслабившись, музыкант или художник, уже было считал, что на ТВ не все так политизировано и гнусно. И что можно, оказывается, пооткровенничать. И высказаться достойно, умно... Именитый гость уже вполне раскрепощенно, свойски протягивал руку за конфетой. К вазочке за шоколадкой... В этот самый момент Тартасов его спрашивал:
— Но ответьте наконец прямо. Вам (лично вам) было плохо прежде — или вам плохо сейчас?
Что и заставало врасплох.
Альтернативный выбор всегда груб. И тем грубее, чем мягче гость. Да и как было впопад ответить?.. Сказать, что ему хорошо жилось при коммуняках, было бы безусловной неправдой. (Еще и глупостью.) Но и похвалиться нынешней жизнью как-то не с руки. Неловко. На виду у миллионов сограждан. На виду у недоедающих врачей, учителей...
На лице собеседника целая гамма растерянности. Рябь оттенков... Волнение, с тем чтобы выразить невыразимое. И рука не знала, что делать с только что взятой конфетой. А Тартасов с улыбкой, с кротким взглядом. Молчал — усиливал паузу.
Зрители колкий вопрос, конечно же, хорошо знали. Как знали и неответ. (Нам, зрителям, все по нутру. Пусть мелко, жалко, суетно... Но пусть забавно. Мы сами мелки, что поделать!) Миллионы, не меньше, волновались у экранов уже загодя. Предвкушали... Но ведь неплохо, чтобы у зрителя проклюнулся азарт! Званая знаменитость выбрасывала руку за шоколадкой, и только-только (крупным планом) хвать коричневый квадратик, вопрос:
— Ну?.. Прежде — или сейчас?
Знаменитость сбилась, лепечет невнятицу. А мы помним, как заикался в прошлый вторник пианист. Худощавый. Рыжий... Краска щек рыжего мужика! Его смущенье!.. Мы дети. Мы ребята, и ТВ — наш кубик. (Жаль, крупноват, не покатать в ладони.)
Разумеется, приглашались на «Чай» люди известные и амбициозные. (Тоже дети, только принаряженные.) Слишком занятые собой, они не очень-то следили за чужими промахами на ТВ. Не знали, что вопрос повторялся. И, как нарядные дети, ушибались об один и тот же камушек. Тартасов, тоже шалун, улыбался. Прежде? Или сейчас?.. Отвечайте, пжалста. Отвечайте. И чтоб не вилять!
В этот раз, застигнутый вечным вопросом, тянул свою руку (ручищу) к конфете скульптор П-ов. И ведь тоже растерялся! Как все здесь сидевшие. Как все они... бедный... Даже замычал.
Подарив зрителям долгожданную конфузную паузу (их законную игровую полуминутку), Тартасов уже спешил своего визави выручать. Своего чайного гостя! Дорогого друга!.. Тартасов его теперь подбадривал — помогал всплыть: мол, знаю, знаю, каково было в прежние времена!.. Мучил надзор. Мучила цензура. Как не знать! Доставалось на орехи и вам, скульпторам. (Как доставалось и нам, пишущим рассказы и повести. Как всем, всем, всем...)
