Родительская суббота. Деревенские старухи все как одна собираются на кладбище. Соседка Маша просит:
— Подержи мою собаку, пока я поеду, а то ведь она, дурёха, под автобус кидаться станет. А как автобус уедет, ты её выпусти, пусть бегает.
Машина собака — крошечный чёрный кобелёк дворянской породы. Зовут его, кажется, Лапка, но при Машином выговоре чище всего слышится Тапка, хотя, под настроение можно и Тяфкой назвать и Тяпкой, и по всякому иному. Кроме Тапки у Маши никого нет. То есть, имеются, конечно, внуки, а быть может, и правнуки, но уже много лет к бабке они не приезжают и вестей не подают. Зато Тапка Машу любит за всех отдалённых внуков скопом.
Ко мне Тапка относится лояльно: сосед, как-никак — единственный живой человек на этом конце деревни. Позволяет себя гладить, виляет хвостом, вежливо берёт с руки предложенную печенюшку. Но, оказавшись в доме, Тапка начинает нервничать. Как же так, я здесь, а Маши нету? Была бы рядом хозяйка, улёгся бы верный пёс у ног и, не перебивая, слушал беседу. Но тут вдруг, один остался. Подбежал к дверям, тявкнул. Нормальная собака так на улицу просится.
— Погоди, — говорю, — автобус отъедет, — выпущу. У меня тоже дела, одуванчики и прочий лопух вокруг дома выкашивать надо. А то зарасту, гости приедут, и дома не найдут. Ко мне-то гости, пусть и не часто, но приезжают.
Дождался, пока я чаю попью; предложенную печенину понюхал, но не взял — это уже не угощение, а подкуп. Стрелой вылетел в открытую дверь, кинулся к своему дому.
— Тяф! Это я пришёл.
Молчание.
Тяф! Тяф! Тяф! — вот ведь глухая тетеря, родной пёс домой прибежал, а она не слышит. — Тяф! Открывай!
Молчание, и замок на двери.
— Тяф!.. — с совершенно человеческими интонациями: недоумение и обида — это что же делается? Куда теперь бежать?
— Тя-аф!.. — жалобно, моляще. — Хватит, не сердись. Сосед меня насильно задержал, но я сразу пришёл, как сумел выбраться. Хочешь, отругай меня, как ты умеешь, чёртом проклятым назови, даже палкой замахнись, только не прогоняй. Тяф! Открой дверь. Ну, тяф, же!
Помолчал, потом сообразил: хозяйки дома нет, верно, к Нине в гости уплелась, а меня не взяла… сосед, проклятый, попутал.
По большой дуге обежавши меня, чтобы снова не задержал, помчался к Нининому дому. Оттуда, издалека, чуть слышно донеслось: Тяф! Тя-аф!
Чего тявкать-то? Нина тоже на кладбище уехала. Родительская суббота сегодня.
Далеко после обеда вернулись из своего путешествия старухи. Высыпали из пропылённого автобуса, усталые, подвыпившие, с чувством выполненного долга. Тапка даже забыл, что надо автобус облаять, так обрадовался возвращению хозяйки. Кинулся к Маше, ухватил за подол и давай трепать. А вот тебе, не будешь в другой раз без меня уезжать!
— Тьфу ты, оглашенный! Юбку порвёшь! Нин, ты поглянь, какой мужичок ревнивый! Это ж он меня наказывает, что загуляла невесть где. Ну, всё, Лапочка, успокойся, пойдём к дому.
Тапка прыгал, словно щенок, носился вокруг бабки Маши, подскакивал и всячески выражал свою радость. Лишь увидав меня, сразу стал строгим, побежал, пристроившись к Машиной ноге. Кинул исполненный достоинства взгляд: видишь, с хозяйкой иду, понимать надо.
Я понимал. Но думал ещё и о том, что Маше уже порядочно за семьдесят, хворей у ней полный мешок, и недалёк тот день, когда она уедет на кладбище без возврата.
Вот тогда будет «тяф».
