— Мне просто необходимо было увидеть хоть кого-то, кто имеет отношение к моему делу! Так тяжело. Особенно ночью…
— Слушаю вас.
— Даже лучше, что приехали именно вы, инспектор.
Мы ведь виделись однажды. Вы вспомнили меня?
— Да.
— Я узнал вас сразу, как только вы вошли. Дело в том, что я хочу заявить ходатайство. Раньше, чем меня официально допросят.
— Все, что вы скажете, я занесу в протокол.
— Я верю. Мое ходатайство не о приобщении документов и не о вызове свидетелей. Я прошу учесть мое чистосердечное признание и сохранить мне жизнь. Понимаете?
— Да. Но вопрос о наказании решает суд.
— И все-таки! Я знаю: мое прошлое небезупречно, но меня еще нельзя считать человеком конченым! Я воспитывался в нормальной семье, учился. У меня была уже своя семья…
— Судом учитываются все обстоятельства, смягчающие ответственность. В том числе чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления.
— Я ничего не собираюсь скрывать, инспектор. История моя проста, даже банальна, когда проследишь цела и направленность моих поступков в последние годы.
Я теперь много думаю об этом. «Проклятая жажда золота…» О! Если бы инспектор, выслушав и поверив, имел право отпустить прочувствовавшего свою вину преступника на все четыре стороны! Как после исповеди — покаявшегося и очистившего душу признанием грешника…
Кажется, никогда бы в жизни не переступил черты!
— Увы! Инспектор — не духовник. Он раскрывает преступления и вместе со следователем устанавливает истину по делу, которое направят в суд.
Инспектор уголовного розыска не отпускает грехи.
Войдя в темноту, Денисов отстегнул застежку кобуры. Рукоятка пистолета мягко легла в ладонь.
Было по-осеннему промозгло и знобко, несмотря на весну. Выпавший с утра снег претерпел к вечеру ряд превращений: превратился в лед, затем в коричневую жижу.
Теперь благополучно таял под мелким дождем. Морозить не начинало.
Стрелки остановившихся часов на углу замерли на начале девятого.
«Дважды в сутки они тоже показывают точное время», — подумал Денисов.
Пока инспектор шел от шоссе, ему не встретился ни один прохожий.
«Из-за темноты или дождя?»
Близлежащие дворы были захламлены строительным мусором. Сколько Денисов помнил, какой-нибудь из домов здесь непременно ремонтировали, жильцов переселяли.
На этот раз оставленное жильцами здание темнело у самого полотна железной дороги — с пустыми глазницами окон, поваленными телефонными будками. У крайнего подъезда стоял «Запорожец», в темноте он выглядел черным.
Денисов подошел ближе.
«86–79…» — номер был неудобен для запоминания.
В конце пятиэтажной застройки появилась платформа Коломенское малоосвещенная, с кассой в середине, с пешеходным мостом. Между домами и платформой виднелся рефрижераторный поезд — нескончаемо длинная лента вагонов-ледников. По другую сторону платформы чернел тепловоз.
Тропинка впереди нырнула под вагон-ледник рядом с неразличимым в темноте, начертанным на фанере афоризмом: «ЧТО ВАМ ДОРОЖЕ? ЖИЗНЬ ИЛИ СЭКОНОМЛЕННЫЕ СЕКУНДЫ?»
«Сэкономленные секунды — тоже жизнь», — подумал Денисов.
Инспектор поправил куртку, притянул верхнюю пуговицу к самому подбородку, дальше откинул ворот. Теперь воротник торчал чуть выше лопаток, там, где, по убеждению Денисова, ему полагалось быть.
Электричка запаздывала.
В 20.17 на платформе появились инкассаторы Госбанка — с одинаковыми сумками, правые руки одинаково — в карманах. Они двинулись от кассы к месту остановки хвостового вагона. Денисов наблюдал за ними, стоя в тени рефрижератора, готовый в случае необходимости мгновенно прийти на помощь.
Но все было тихо.
Первым пришел электропоезд на Москву. Через пути к домам что тропинке мимо Денисова и начертанного на фанере призыва потянулись люди. Скрытая в тексте бессмыслица лишала транспарант ожидаемой силы. Денисов приглядывался к проходившим: несколько женщин, высокий старик с палкой. За ними показались двое парней.
Оба одновременно глянули на Денисова, не отворачиваясь и не убавляя шаг, прошли в нескольких сантиметрах.
Пахнуло спиртным.
«Близнецы… — заметил Денисов. — Странный каприз природы: пустое, бессмысленное копирование…» Но тут отвлекся: тучный мужчина в меховой шапке пирожком остановился у рефрижератора, крикнул кому-то позади:
— В 8.20? Как всегда?
— У метро! — донеслось из темноты.
Луч приближавшейся со стороны Москвы электрички мазнул словно кистью, окунутой в золотую краску. Стало светло. Мокрый вагон-ледник рядом с инспектором засверкал, как золоченый новогодний орех. Денисов оставил рефрижератор, перемахнул через пути, вскочил на платформу. Теперь, во время посадки инкассаторов в поезд, он должен был находиться в непосредственной близости от них.
Еще человек — в куртке, в полосатой шапочке с белыми и красными спартаковскими цветами — пробежал впереди, бросился к последнему вагону.
Электричка затормозила, на ходу, с шипением, открывая автоматические двери.
Инкассаторы, не переставая о чем-то разговаривать между собой, по-прежнему одинаково — одна рука в кармане, внесли сумки с выручкой билетных касс в служебный тамбур последнего вагона, вошли в нерабочую кабину. Молодые приезжие парни в шляпах, в куртках, в цветастых кашне, вчерашние демобилизованные воины.
