Глава 1
Я ЗНАКОМЛЮСЬ С МИСТЕРОМ ДРУРИ ЛЕЙНОМ
Так как мое личное участие в этих событиях не может пробудить ничего большего, чем вежливый и быстро проходящий интерес, у тех, кто следит за успехами мистера Друри Лейна, я ограничусь настолько кратким досье на собственную персону, насколько позволяет женское тщеславие.
Я молода, что подтверждают даже самые мои суровые критики. Глаза большие и блестящие, по словам некоторых поэтически настроенных джентльменов, сияют как звезды и обладают цветом небесной лазури. Симпатичный молодой студент в Гейдельберге,[1] описывая мои волосы, сравнил их цвет с медом, а язвительная американская леди, с которой я перекинулась несколькими словами на мысе Антиб, — с соломой.
Недавно я обнаружила, стоя в парижском салоне «Кларисса» рядом с самыми дорогими моделями шестнадцатого размера, что моя фигура приближается к арифметическому идеалу, принятому в этом заведении. У меня есть руки, ноги и прочие анатомические детали, а также мозг, который, по словам такого эксперта, как мистер Друри Лейн, пребывает в отличном рабочем состоянии. Говорят также, что мое главное очарование заключается в «полном отсутствии скромности» — надеюсь, этот ложный слух будет полностью опровергнут в процессе данного повествования.
Что до остального, то я смело могу назвать себя вечной странницей. Я не сидела на месте с детских лет. Правда, мои путешествия перемежались остановками солидной протяженности. К примеру, я провела два года в кошмарной лондонской средней школе и четырнадцать месяцев торчала на Левом берегу,[2] пока не убедилась, что имя Пейшнс Тамм никогда не будет упоминаться наряду с Гогеном и Матиссом. Подобно Марко Поло, я посетила Восток и, как Ганнибал, штурмовала ворота Рима. Кроме того, я обладаю пытливым умом — я пробовала абсент в Тунисе, «Кло Вуже» в Лионе и агуардьенте[3] в Лиссабоне. Я спотыкалась, карабкаясь к афинскому Акрополю, и с наслаждением вдыхала волшебный воздух сапфического острова.[4]
Нет нужды упоминать, что все осуществлялось благодаря щедрому денежному содержанию и в сопровождении редчайшей из смертных — пожилой компаньонки с весьма удобными астигматизмом[5] и чувством юмора.
Путешествия засасывают, как взбитые сливки, но после частого употребления от них так же начинает тошнить, и путешественник, подобно обжоре, с радостью возвращается к более строгой диете. Поэтому я с девичьей твердостью оставила свою дуэнью в Алжире и отплыла домой. Хороший ростбиф в виде родительского приветствия успокоил мой желудок. Правда, отца привела в ужас моя попытка провезти контрабандой в Нью-Йорк потрепанное французское издание «Любовника леди Чаттерлей»,[6] над которым я провела много сугубо эстетических вечеров в уединении моей комнаты в школе. Все же мы уладили эту маленькую проблему к моему удовлетворению, он провел меня через таможню, и мы, словно два малознакомых почтовых голубя, молча направились в его квартиру.
Прочитав «Трагедию Икс» и «Трагедию Игрек», я обнаружила, что мой массивный и безобразный престарелый родитель, инспектор Тамм, ни разу не упомянул на этих насыщенных событиями страницах о своей странствующей дочери. Дело не в отсутствии привязанности — я поняла это по его восхищенному взгляду, когда мы поцеловались на причале. Просто мы «росли» порознь. Мама отправила меня в Европу на попечение компаньонки, когда я была слишком юна, чтобы протестовать, — подозреваю, что она всегда была склонна к сентиментальности и наслаждалась элегантностью европейской жизни с помощью моих писем. Но в нашей разлуке с отцом была не только вина матери. Я смутно припоминаю, как в детстве путалась у него под ногами, требуя самых кровавых подробностей расследуемых им преступлений, с жадностью читая все новости о криминальных происшествиях и даже являясь к нему на Сентр-стрит[7] с абсурдными предложениями. Отец отрицает обвинение, но я уверена, что он облегченно вздохнул, когда я отплыла в Европу.
В любом случае после моего возвращения понадобились недели для восстановления нормальных отношений отца и дочери. Мои мимолетные визиты в Штаты в период странствий едва ли подготовили его к ежедневным завтракам с молодой женщиной, необходимости целовать ее на ночь и прочим родительским радостям. Какое-то время он боялся меня больше, чем бесчисленных головорезов, за чьими скальпами охотился в течение долгих лет детективной деятельности.
* * *
Все это — необходимая прелюдия к моему рассказу о мистере Друри Лейне и необыкновенном деле Аарона Доу, заключенного тюрьмы Алгонкин. Ибо это объясняет, каким образом такое сумасбродное создание, как Пейшнс Тамм, оказалось вовлеченным в тайну убийства.
Переписываясь с отцом в годы моего изгнания — особенно после смерти матери, — я удивлялась его частым упоминаниям этого странного старого гения, Друри Лейна, вошедшего в его жизнь весьма необычным образом. Разумеется, имя старого джентльмена мне было хорошо известно по его репутации — во-первых, потому, что я жадно глотала детективные истории, подлинные и вымышленные, а во-вторых, потому, что европейская и американская пресса постоянно упоминала об этом удалившемся на покой патриархе сцены как о супермене. О его подвигах в расследовании преступлений после наступления глухоты и вызванного ею ухода из театра оповещалось широко и громогласно — их эхо неоднократно достигало меня в Европе.
