Robert Silverberg. The Pain Peddlers (1966). Пер. – Л. Огульчанская. – _
Засигналил видеофон, Нортроп слегка нажал локтем на переключатель и услышал голос Маурильо:
– У нас гангрена, шеф. Ампутация вечером.
При мысли об операции у Нортропа участился пульс.
– Во сколько она обойдется? – спросил он.
– Пять тысяч, и все будет тип-топ.
– С анестезией?
– Конечно, – ответил Маурильо. – Я пытался договориться иначе.
– А сколько ты предложил?
– Десять. Но ничего не вышло.
Нортроп вздохнул.
– Что ж, придется мне самому уладить это дело. Куда положили больного?
– В Клинтон-Дженерэл. Он под опекой, шеф.
Нортроп вскинул густые брови и впился взглядом в экран.
– Под опекой?! – зарычал он. – И ты не сумел заставить их согласиться?
Маурильо вмиг осунулся.
– Его опекают родственники, шеф. Они уперлись. Старик вроде не возникал, но родственники…
– Хорошо. Оставайся на месте. Я приеду сам, – раздраженно бросил Нортроп.
Он выключил видеофон, достал два чистых бланка на случай, если родственники откажутся от его предложений. Гангрена гангреной, а десять кусков – это все-таки десять кусков. Бизнес есть бизнес. Телесеть назойливо напоминала о себе. Он должен был либо поставлять продукцию, либо убираться вон.
Нортроп нажал большим пальцем на кнопку робота-секретаря.
– Подайте мою машину через тридцать секунд. К выходу на Саут-стрит.
– Слушаюсь, мистер Нортроп.
– Если кто-нибудь зайдет ко мне в эти полчаса, записывайте. Я отправляюсь в больницу Клинтон-Дженерэл, но не хочу, чтобы меня там беспокоили.
– Слушаюсь, мистер Нортроп.
– Если позвонит Рэйфилд из управления телесети, передайте, что я достаю для него «красавчика». Скажите ему… да, скажите ему, черт побери, что я позвоню через час. Все.
– Слушаюсь, мистер Нортроп.
Нортроп кинул сердитый взгляд на робота и вышел из кабинета.
Гравитационный лифт почти мгновенно опустил его с сорокового этажа вниз. У выхода, как было приказано, ждала машина – длинный лакированный «фронтенак-08» с пузырчатым верхом. Разумеется, пуленепробиваемый. На режиссеров-постановщиков телесети нередко совершали покушения всякие сумасшедшие.
Нортроп удобно устроился, откинувшись на спинку плюшевого сиденья.
Машина спросила, куда ехать, и он назвал адрес.
– А не принять ли мне стимулирующую таблетку? – сказал Нортроп.
Из автомата в передней панели выкатилась таблетка. Нортроп тут же ее проглотил. «Ну и надоел же ты мне, Маурильо, – подумал он. – Неужели ты не можешь обработать их без меня? Ну хотя бы разок?» Он уже решил про себя: Маурильо должен уйти. Сеть не терпит слабонервных.
Это была старая больница. Она помещалась в одном из допотопных архитектурных чудищ, которые строили из зеленого стекла шесть – десять лет назад, – плоское безликое сооружение, безвкусное и некрасивое.
Парадная дверь засветилась радугой, и Нортроп вошел в здание. В нос ударил знакомый больничный запах. Большинству людей он не нравился, но только не Нортропу. Для него это был запах долларов.
Больница была настолько старой, что ее еще обслуживали медицинские сестры и санитары. Конечно, по коридорам сновало множество роботов, тем не менее режиссеру попадались то чопорные медицинские сестры средних лет, которые толкали перед собой передвижные столики с маисовой кашей, то дряхлые старики, методично двигавшие половой щеткой. В начале своей карьеры на телевидении Нортроп сделал документальный фильм об этих живых ископаемых больничных коридоров. Он получил за него премию. В памяти режиссера всплывали кадры, запечатлевшие и медицинских сестер с дряблыми лицами, и сверкающих роботов; фильм был ярким свидетельством бесчеловечности новых больниц. С тех пор много воды утекло. Теперь от режиссеров требовали иного, особенно после того, как были изобретены интенсификаторы восприятия и телемедицина превратилась в подлинное искусство.
Робот проводил Нортропа до палаты номер семь. Там его поджидал Маурильо, маленький, самоуверенный человечек, которому сейчас явно недоставало спокойствия. Он понимал, что допустил промах. Маурильо просиял заученной улыбкой и сказал Нортропу:
– Вы очень быстро добрались, шеф.
– А сколько, по-вашему, нужно времени, чтобы я успел спасти дело? парировал Нортроп.
– Где больной?
– Здесь, почти в самом конце палаты. Видите занавеску? Я ее приподнял, чтобы мы могли уместиться вместе с наследниками, то есть родственниками больного.
– Проводите меня, – попросил Нортроп. – Кто из них опекун?
– Старший сын, Гарри. С ним надо поосторожней. Очень уж жадный.
– А кто из нас щедрый? – вздохнул Нортроп.
Они стояли у занавески. Маурильо раздвинул ее. В длинной палате волновались больные. «Доходяги, мои потенциальные клиенты, – подумал Нортроп. – В мире полным-полно разных болезней, одни порождают другие». Он прошел за занавеску. На постели лежал обессилевший – кожа да кости мужчина с изможденным землистым лицом, обросшим щетиной. Возле кровати стоял робот, от которого под одеяло тянулась трубка для внутривенного вливания.
Пациенту на вид было не менее девяноста. «Даже если сбросить десяток лет на болезнь, все равно очень старый», – подумал Нортроп.
Режиссер оказался среди родственников.
