Прохладным летним утром на берегу озера стоял туман. Редкие звуки легким эхом разбавляли унылое завывание ветра над спокойной водой. Звуки из деревни Глозо не доходили сюда, делая это место по-настоящему оторванным от остального мира.
Возле озера виднелся только одинокий силуэт человека. Высокий и худощавый, одетый в небольшой потрепанный плащ, мужчина казался логичной частью окружающего пейзажа. Он усердно копал яму в полной корней и камней земле. Его зовут Рауль Маршанд. Рядом с ним лежало завернутое в грубое полотно тело человека.
Совсем недавно этот человек плечом к плечу сражался с Раулем в подземелье и делился сокровенными мыслями. А после – его же рукой он лишился сердца. Но – такова была его несокрушимая воля, и противиться ей Маршанд не стал. Непризнанный изобретатель, создатель механического человека – автоматона, частью которого она сам и стал – Самюэль Донсон. Сердце продолжило жить, а тело медленно становилось тленом.
Рауль закончил копать яму и аккуратно, насколько он мог это сделать в одиночку, спустил тело вниз. Выпрямившись и отряхнувшись, он встал возле ямы и закрыл глаза.
- Не знаю, жив ли ты сейчас, либо покинул этот мир навсегда… Но память о тебе я сохраню на долгие годы. Твой гений узнал весь мир, и он в праве гордиться тобой. Хотя… он всегда узнавал о лучших когда уже было слишком поздно.
Он бросил три горсти земли в яму, глубоко вздохнул и начал закапывать ее лопатой.
- Покойся с миром, друг.
Когда яма полностью заполнилась землей, Рауль с силой воткнул возле нее железный крест. Тяжело вздохнув, он взмахнул рукой и медленно направился в сторону дома. Вскоре могила гения скрылась от него за пеленой тумана.
Тем временем, в Миготте шел дождь. В этом крупном портовом городе он был частым гостем, приходя с моря и обильно поливая грязные улицы. Потому заходящие в порт моряки часто называли это место «ржавым» - железные и стальные механизмы, конструкции и постройки быстро подвергались коррозии, приобретая рыжую окраску. Сами корабли были не лучше – деревянные, стальные корпуса, зачастую с деталями из меди, быстро темнели и портились. В укромных уголках порта часто стояли мрачные посудины, испещрённые дырами и трещинами.
Впрочем, и остальной город выглядел в такие дни не лучше. Небо закрывал дым фабричных труб, грязь на улицах месили паровые омнибусы, пароциклы и ноги прохожих. Сами прохожие часто сливались с улицей цветом своей невзрачной одежды и серостью лиц. Конечно, богатые люди стояли особняком от остальных, но их красота имела легкий оттенок искусственности и наигранности. В отличие от Рапиндо, города, чьим символом был технический прогресс, Миготт отличался своими традиционными взглядами. Большое количество старых церквей и других городских построек далеко не были похожи на новые районы Рапиндо. И уж конечно, город не мог похвастаться традицией богатых строить роскошные башни.
Черных пятен в облике города было немало. По улицам слонялись нищие и беспризорники, многие из которых были натасканными карманниками. Держать под вниманием все свои карманы было необходимым навыком для любого жителя – будь то бедный лудильщик или знатный аристократ. Впрочем, не всегда это помогало – тем неосторожным, что оказывались в узких проходах между домами и темных внутренних двориках, наполненных запахом сырости, угрожала опасность быть оглушенными резким ударом. Очнувшись, они оказывались обчищенными до нитки.
Кроме преступности, бедой города был слишком влажный климат. Медики не справлялись с наплывом вечно кашляющих, лихорадящих людей, толпы которых становились инфицированы после очередного больного гостя города. Немало несчастных становились такими после мимолетных удовольствий в многочисленных борделях города. И тем не менее – Миготт продолжал жить своей жизнью.
Ноэль Линсингтон возвращалась с работы домой. Работа швеи требовала много сил, потому на обратную дорогу их оставалось немного. Не спеша она шла по тихим мосткам - переулкам, избегая шумных, полных народа улиц. Торопиться ей действительно было некуда – год назад она развелась с мужем, первым человеком, с которым через года после ужасной катастрофы она все же решилась соединить свою жизнь. Тем, кто уже в первые годы совместной жизни показал себя неисправимым собственником и домашним тираном. Его повадки с работы, где он руководил цехом, слишком сильно отражались в семье, и потому Ноэль не выдержала и ушла от него. Однако муж заставил заплатить за это цену – единственный их сын остался у него, и теперь воспитывался отцом. Ребенок постепенно избавлялся от любви к матери, и той ничего не оставалось, как смириться с тяжелой потерей.
И теперь она жила в доме для работниц фабрики, где вела свой нехитрый быт. По выходным она ходила на небольшой рынок на площади Кузнецов, где покупала простую еду на всю неделю. Впрочем, некоторые работницы не считали зазорным иногда стащить друг у друга что-то из припасов.
Дом для работниц был высоким, но тесным и неуютным. На огромной кухне женщины готовили, в коридорах вечно было не протиснуться из-за вездесущего хлама. Старые трубы часто протекали, и на первых этажах было довольно сыро. Комендант дома, старая сварливая женщина, строго следила за порядком и частенько лишала обитателей простых радостей жизни. Некоторым все же повезло, и они жили с мужьями в отдельных домах в рабочем квартале. Их быт был тоже не прост, но хотя бы ощущался привкус свободы.
