У окна красивого домика на берегу моря сидел молодой невысокий человек и пытался убедить себя в том, что читает газету. Было около половины девятого утра. За окном головки вьюнков свешивались в утреннем свете солнца, точно склоненные маленькие огненные фиалы. Молодой человек поглядел на стол, потом — на часы с боем, потом — на свои большие серебряные часы. Лицо его приняло выражение бесконечного терпения. Затем он встал и принялся задумчиво разглядывать развешенные по стенам комнаты картины, с особым, но неприязненным вниманием задержавшись на «Загнанном олене». Попробовал приподнять крышку пианино, но обнаружил, что оно заперто. Заметив в маленьком зеркальце свое отражение, подергал темный ус, и живой интерес вспыхнул в его глазах. Наружностью он не обижен. Он подкрутил ус. Невысок ростом, зато подвижен и энергичен. Собственной физиономией он остался доволен, но, когда отвернулся от зеркала, в выражении его лица сквозила жалость к себе.
В подавленном настроении он отправился в сад. Его пиджак, однако, не выглядел удручающе. Пиджак был новый, нарядный, он ловко сидел на уверенном теле. Молодой человек обозрел пышно разросшееся около лужайки дерево айланта, затем не торопясь двинулся к следующему объекту. Усыпанная красно-бурыми плодами корявая яблоня являла собой более обнадеживающее зрелище. Оглядевшись по сторонам, он сорвал яблоко и, повернувшись спиной к дому, решительно и резко откусил. К его удивлению, яблоко оказалось сладкое. Он откусил еще раз. Потом опять повернулся и уставился на окна спальни, выходившие в сад. Он вздрогнул, увидев женскую фигуру, но то была всего лишь его жена. Ее взгляд был устремлен вдаль, на море, по-видимому, она не замечала его.
Минуту-другую он пристально рассматривал ее. Миловидная женщина, она выглядела старше его, довольно бледная, но здоровая на вид, с исполненным страстного томления лицом. Ее роскошные, с рыжеватым отливом волосы волнами вздымались надо лбом. Она неотрывно глядела вдаль, на море, и, казалось, не имела ничего общего ни с мужем, ни с его миром. Мужа задевало, что, погруженная в раздумье, она продолжала не замечать его; он нарвал коробочек мака и бросил их в окно. Она вздрогнула, взглянула на него с дикой улыбкой и вновь отвела взор. Затем почти тотчас же отошла от окна. Он направился в дом, ей навстречу. У нее была великолепная горделивая осанка, одета она была в платье из мягкого белого муслина.
— Я уж заждался, — сказал он.
— Меня или завтрака? — игриво спросила она. — Ты же помнишь, мы заказали на девять часов. Я думала, после путешествия ты мог бы и поспать.
— Ты же знаешь, я всегда просыпаюсь в пять и после шести больше не могу оставаться в постели. Валяться в постели в такое утро — все равно что в шахте сидеть.
— Вот уж не думала, что ты станешь здесь вспоминать шахту.
Она расхаживала по комнате, осматривая ее, разглядывая безделушки под стеклянными колпаками. Стоя неподвижно на коврике перед камином, он с некоторым беспокойством и с неодобрительной снисходительностью наблюдал за ней. Осмотрев апартаменты, она передернула плечами.
— Ну, — сказала она, беря его под руку, — давай, пока миссис Коутс не принесет завтрак, выйдем в сад.
— Надеюсь, она поторопится, — произнес он, потягивая ус.
Она рассмеялась коротким смешком и, выходя из комнаты, оперлась на его руку. Он закурил трубку.
Когда они спустились с лестницы, в комнату вошла миссис Коутс. Очаровательная старая дама, державшаяся совершенно прямо, поспешила к окну, чтобы получше разглядеть постояльцев. Ее фарфорово-голубые глаза сверкали, пока она наблюдала, как юная пара шла по дорожке, как легко и уверенно шагал он, поддерживая под руку жену. Хозяйка заговорила сама с собой на мягком йоркширском диалекте:
— По росту как раз вровень. По-моему, она не вышла б за человека, который ниже ростом, хотя в остальном он ей неровня.
Тут вошла ее внучка и поставила на стол поднос. Девочка подошла к старушке.
— Он ел яблоки, ба, — сказала она.
— Да, моя ласточка? Если ему нравится, так чего ж, пускай себе.
В саду молодой, не обиженный наружностью человек с нетерпением прислушивался к позвякиванию чашек. Наконец чета приступила к завтраку. Он принялся есть, потом на миг остановился и сказал:
— Ты считаешь, что здесь лучше, чем в Бридлингтоне?
— Да, — сказала она, — неизмеримо! К тому же здесь я дома — для меня это не просто какая-то незнакомая деревушка на берегу моря.
— Сколько ты здесь прожила?
— Два года.
Он сосредоточенно жевал.
— Мне думалось, ты скорее предпочтешь поехать в какое-нибудь новое место, — произнес он наконец.
Она сидела совершенно безмолвно, потом осторожно пустила пробный шар.
— Почему? — спросила она. — Ты думаешь, мне здесь будет неприятно?
Он рассмеялся, успокаивая ее, густо намазывая хлеб апельсиновым джемом:
— Надеюсь, приятно.
Она опять не обратила никакого внимания на его слова.
— Но, пожалуйста, ничего не говори об этом в деревне, Фрэнк, — сказала она небрежно. — Не говори, кто я или что я прежде жила здесь. Нет никого, с кем бы мне особенно хотелось повидаться, а если меня узнают, мы никогда не сможем чувствовать себя свободно.