I
Он уверял меня, что с детства у него были поэтические наклонности.
— Понимаешь — я люблю всё красивое!
— Неужели? С чего же это ты так? — спросил я, улыбаясь.
— Не знаю. У меня, вероятно, такая душа: тянуться ко всему красивому…
— В таком случае я подарю тебе книжку моих стихов!!
Он не испугался, а сказал просто:
— Спасибо.
Я спросил как можно более задушевно:
— Ты любишь ручеёк в лесу? Когда он журчит? Или овечку, пасущуюся на травке? Или розовое облачко высоко-высоко… Так, саженей в шестьдесят высоты?
Глядя задумчивыми, широко раскрытыми глазами куда-то вдаль, он прошептал:
— Люблю до боли в сердце.
— Вот видишь, какой ты молодец. А ещё что ты любишь?
— Я люблю закат на реке, когда издали доносится тихое пение… Цветы, окроплённые первой чистой слезой холодной росы… Люблю красивых, поэтичных женщин и люблю тайну, которая всегда красива.
— Любишь тайну? Почему же ты мне не сказал этого раньше? Я бы сообщил тебе парочку-другую тайн… Знаешь ли ты, например, что между женой нашего швейцара и приказчиком молочной лавки что-то есть? Я сам вчера слышал, как он делал ей заманчивые предложения…
Он болезненно поморщился.
— Друг! Ты меня не понял. Это слишком вульгарная, грубая тайна. Я люблю тайну тонкую, нежную, неуловимую. Ты знаешь, что я сделал сегодня?
— Ты сделал что-нибудь красивое, поэтичное, — уверенно сказал я.
— Вот именно. Сейчас мы едем к Лидии Платоновне. И знаешь, что я сделал?
— Что-нибудь красивое, поэтичное?
— Да! Я купил букет роскошных белых роз и отослал его Лидии Платоновне инкогнито, без записки и карточки. Это маленькая грациозная тайна. Я люблю всё грациозное. Цветы, окроплённые первой чистой слезой холодной росы… И неизвестно от кого… это тайна.
— Так вот почему ты продал свой турецкий диван и синие брюки!
— Друг, — страдальчески сказал он. — Не будем говорить об этом. Цветы… Из нездешнего мира… Откуда они? Из чистого горного воздуха? Кто их прислал? Бог? Дьявол?
Его глаза, устремлённые к небу, сияли как звёзды.
— Да ведь ты не вытерпишь, проболтаешься? — едко сказал я.
— Друг! Клянусь, что я буду равнодушен и молчалив… Ты понимаешь — она никогда не узнает, от кого эти цветы… Это маленькое и ужасное слово — никогда. Never-more!
Когда мы сходили с извозчика, я подумал, что если бы этот человек писал стихи, они могли бы быть не более глупы, чем мои.
II
Мы вошли в гостиную, и хозяйка дома встретила нас такой бурной радостью и водопадом благодарностей, что я сначала даже отступил за Васю Мимозова.
— Василий Валентиныч! — воскликнула прелестная хозяйка. — Признавайтесь… Это вы прислали эту прелесть?
Вася Мимозов изумлённо отступил и сказал, широко открыв глаза:
— Прелесть? Какую? Я вас не понимаю.
— Полноте, полноте! Кто же другой мог придумать эту очаровательную вещь.
— О чём вы говорите?
— Не притворяйтесь. Я говорю об этом роскошном букете!
Взгляд его обратился по направлению руки хозяйки, и он закричал так, как будто первый раз в жизни видел букет цветов:
— Какая роскошь! Кто это вам преподнёс?
Хозяйка удивилась:
— Неужели это не вы?
Без всякого колебания Вася Мимозов повернул к ней своё грустное лицо и твёрдо сказал:
— Конечно, не я. Даю вам честное слово.
Тут только она заметила меня и радушно приветствовала:
— Здравствуйте! Это уж не вы ли сделали мне такой царский подарок?
Я отвернулся и с деланным смущением возразил:
— Что вы, что вы!
Она подозрительно взглянула на меня.
— А почему же ваши глазки не смотрят прямо? Признавайтесь, шалун!
Я глупо захохотал.
— Да почему же вы думаете, что именно я?
— Вы сразу смутились, когда я спросила.
Вася Мимозов стоял за спиной хозяйки и делал мне умоляющие знаки. Я тихонько хихикал, смущённо крутя пуговицу на жилете:
— Ах, оставьте.
— Ну конечно же вы! Зачем вы, право, так тратитесь?!
Избегая взгляда Мимозова, я махнул рукой и беззаботно ответил:
— Стоит ли об этом говорить!
Она схватила меня за руку.
— Значит, вы?
Вася Мимозов с искажённым страхом лицом приблизился и хрипло воскликнул:
— Это не он!
Хозяйка недоумевающе посмотрела на нас.
— Так, значит, это вы?
Лицо моего приятеля сделалось ареной борьбы самых разнообразных страстей: от низких до красивых и возвышенных.
Возвышенные страсти победили.
— Нет, не я, — сказал он, отступая.
— Больше никто не мог мне прислать. Если не вы — значит, он. Зачем вы тратите такую уйму денег?
Я поболтал рукой и застенчиво сказал:
— Оставьте! Стоит ли говорить о такой прозе. Деньги, деньги… Что такое, в сущности, деньги? Они хороши постольку, поскольку на них можно купить цветов, окроплённых первой чистой слезой холодной росы. Не правда ли, Вася?
— Как вы красиво говорите, — прошептала хозяйка, смотря на меня затуманенными глазами. — Этих цветов я никогда не забуду. Спасибо, спасибо вам!
— Пустяки! — сказал я. — Вы прелестнее всяких цветов.
— Merci. Всё-таки рублей двадцать заплатили?
— Шестнадцать, — сказал я наобум.
Из дальнего угла гостиной, где сидел мрачный Мимозов, донёсся тихий стон:
— Восемнадцать с полтиной!
— Что? — обернулась к нему хозяйка.
— Он просит разрешения закурить, — сказал я. — Кури, Вася, Лидия Платоновна переносит дым.
Мысли хозяйки всё время обращались к букету.
— Я долго добивалась от принёсшего его: от кого этот букет? Но он молчал.
