Алексей долго не мог демобилизоваться из армии. Его не отпускали, предлагали учиться, было предложение перейти в органы госбезопасности, но он настоял на своем, и в конце мая сорок шестого года он вышел из вагона на перрон Белорусского вокзала, с беспомощной, но счастливой улыбкой вглядываясь в вокзальную сутолоку, не находя знакомых лиц. Потом через шум толпы к нему пробился голос матери, и, не разбирая дороги, он бросился к ней, увидел поседевшего отца в генеральском мундире. Поцеловав маму он улыбнулся и поднес руку к фуражке:
— Товарищ генерал, майор запаса Никольский прибыл в ваше полное распоряжение. Отец мгновение смотрел на него, узнавая и не узнавая родного сына, потом притянул к себе и прошептал:
— Нет уж, Алёшенька, это не для тебя, хоть у тебя орденов и больше, чем у меня и Миши вместе взятых. Поступай-ка теперь в своё полное распоряжение, малыш. Отец неожиданно, может быть неожиданно и для самого себя, назвал его детским прозвищем, и от этого или от всего, что Алексей почувствовал сейчас, быть может именно в это мгновение он по-настоящему почувствовал, что война не только кончилась, но и осталась для него позади навсегда, он почувствовал как впервые за многие годы с кровью и тысячами смертей прошедших перед ним, теперь, когда ему и тем, кто был рядом с ним уже не грозило и не могло грозить ничего, кроме жизни, у него на глаза наворачиваются слезы. На следующий же день он пошёл в институт. Пошёл не снимая погон и орденов, хотя и не любил пускать пыль в глаза, но прежде всего ему самому после пяти лет разлуки хотелось, чтобы первое посещение храма того божества, которому он поклонялся с детских лет прошло торжественно. Кроме того, несмотря на то, что он знал, что фронтовикам даны преимущества, а ему надо даже не поступать в институт, а всего лишь восстановиться на третьем курсе, всё-таки в душе жила смутная тревога — а вдруг, мало ли что — всё жe прошло столько лет, да и война уже год как кончилась. Вахтерша пристально посмотрела на его регалии, спросила не так как других — что, мол, тебе надо? — а с желанием помочь фронтовику:
— Вы к кому?
— Мне нужно восстановиться в институте, так что я, видимо, в деканат художественного факультета, — охотно ответил Алексеи, хотя понимал, что эта пожилая женщина, спрашивающая его с искренним участием ничего не понимает в институтских делах.
— А, учились здесь, стало быть. Не забыли как пройти?
— Нет.
— Ну, тогда, счастливо. В коридорах, в отличие от предвоенных лет было ощутимо больше женского пола. Очень серьезные и уверенные в себе и своем таланте девушки шли кто налегке, кто с огромными планшетами, и почти каждая из них с интересом оглядывала молодого майора, обвешанного орденами. Вдруг из какой-то двери выскочила ещё одна девушка, зыркнула глазами по-боевому и вцепилась Алексею в рукав кителя.
— Товарищ, вы позировать! Александр Петрович ждёт! Идите быстрее! В её речи не было ни одного вопросительного знака, он был явно не в её стиле. Растерявшийся Алексей неуверенно попытался вытянуть свои рукав из цепких лапок этой девчонки.
— Маша, успокойся, что ты пристала к человеку, это совсем не он.
— Ой, не может быть, Ксения Николаевна! Простите, пожалуйста, товарищ майор! Маша исчезла, а Алексей повернулся к странно знакомому голосу.
— Алёша!
— Ксения?!
— А мы думали… ведь уже год прошёл, а о тебе ни слуху, ни духу.
— Думали, что погиб? Нет, я, как видишь, живой. Меня всё никак не демобилизовывали, в академию посылали учиться… Извини, это всё потом, а вот тебя я не ожидал, честно говоря, увидеть. Ты знаешь, я летом сорок второго звонил тебе и понял так…
— А мама и правда думала, что я погибла. Я была на окопных работах бомбёжка, потом немцы, все разбежались, отбилась от своих. Два месяца домой добиралась на перекладных — с машины на поезд, а больше всё на своих двоих. Повезло… Ну, мои похождения малоинтересны, а судя по твоему иконостасу, как говорите вы, фронтовики, видишь, я уже успела набраться ваших словечек, ты можешь целый роман о себе написать. Ну, это потом, когда известный скульптор Никольский будет писать мемуары, на склоне лет.
— Не один роман, Ксюша, много романов, целую библиотеку. Но, как ты правильно сказала, это потом. А сейчас мне, чтобы стать когда-нибудь хотя бы просто скульптором, нужно найти деканат и узнать каким образом я смогу восстановиться в институте.
— Неужели ты забыл, где деканат?
— Нет.
— Все-таки пойдём вместе, я тебя провожу, а кроме того, я ведь всё-таки преподаватель, член дружного коллектива наставников таких неоперившихся пока юнцов, как ты, — засмеялась Ксения, с удовольствием глядя на выразившее сложную гамму чувств лицо Алексея. А он действительно был меньше удивлен тем, что Ксения жива — в войну многих хоронили, и не по одному разу, чем тем, что она теперь преподаватель, тот человек, перед которым Алексей привык себя чувствовать маленьким неумехой.
— И ты, что же — учишь? — туповато спросил он.
— Да, учу, в том числе и таких сиятельных орденоносцев, с которыми когда-то училась на одном курсе.
— Ну, я-то у тебя точно учиться не буду.
