— На нужную нам лужайку можно попасть и с другой стороны, — сказала миссис Филидора Штоссен своей дочери. — Надо сначала пересечь небольшой поросший травой загон, а затем — обнесённый изгородью фруктовый сад, весь засаженный кустами крыжовника. Я знаю, о чём говорю; в прошлом году у меня была возможность побывать здесь, — когда отсутствовали хозяева, конечно. Из сада есть выход через калитку в кустарниковую аллею; мы её пройдём и смешаемся с гостями, так что никто не будет знать, откуда мы появились. Это намного безопаснее, чем воспользоваться главным входом и рисковать наткнуться на хозяйку, — ведь нас не пригласили, и мы можем оказаться в неловком положении.
— Не слишком ли много хлопот ради того, чтобы попасть на приём на открытом воздухе?
— Да, будь это заурядный приём; однако в данном случае его никак нельзя назвать таковым, — речь идёт о главном приёме сезона. За исключением нас, всякий, кто хоть что-то представляет собой в нашем графстве, приглашён на встречу с принцессой; поэтому нам проще пробраться на приём окольными путями, чем впоследствии изобретать причины, по которым мы отсутствовали на нём. Вчера, в разговоре с миссис Каверинг, я очень многозначительно упоминала о принцессе. Я не виновата, если она не уловила намёк и не послала мне приглашение, верно? Ну вот, сейчас мы пойдём прямо по траве, и вон через ту маленькую калитку проникнем в сад.
Миссис Штоссен и её дочь, обе соответствующе одетые для торжественного приема, с видом королевских барок, совершавших неофициальный визит в речушку, где водится форель, проплыли через узкий травянистый загон и сад с кустами крыжовника. В их величавой походке, впрочем, можно было заметить некую вороватую торопливость, словно они опасались, что в любую секунду их могут осветить неприятельские прожектора. И в самом деле, им не удалось остаться незамеченными. Острые глаза тринадцатилетней Матильды Каверинг, устроившей наблюдательный пункт на ветвях мушмулы, наблюдали за их обходным маневром, и ей нетрудно было предугадать, чем он закончится.
— Они наткнутся на запертую калитку и будут вынуждены вернуться, — пробормотала она про себя. — И поделом, — надо было идти там же, где и все. Жаль, что Тарквина Супербуса нет на выгоне. Кстати, а почему бы ему тоже не погулять на воле, если сегодня все развлекаются?
Матильда была в том возрасте, когда мысли почти неотделимы от поступков; в мгновение ока она соскользнула вниз по ветвям мушмулы, а когда вновь вскарабкалась на свой наблюдательный пост, Тарквин, огромный белый боров, уже успел выбраться из своего тесного свинарника на простор загона. Штоссенам, возвращавшимся после своей неудачной вылазки и осыпавшим друг друга взаимными упреками, пришлось остановиться у калитки, которая отделяла загон от сада, заросшего крыжовником.
— Что за мерзкая тварь! — воскликнула миссис Штоссен. — Её не было, когда мы тут только что шли.
— Да, сейчас-то она здесь, — отозвалась её дочь. — И что нам теперь делать?
Желая получше разглядеть непрошеных гостей, боров приблизился к калитке и встал возле неё, двигая челюстями и моргая маленькими красными глазками, чем окончательно привёл дам в замешательство.
— Шу-у! Хи-и! Шу-у! Хи-и! — закричали обе дамы одновременно.
— Глубокое заблуждение думать, что его удастся отогнать, перечислив всех царей Израиля и Иудеи, — заметила Матильда с дерева.
Замечание было произнесено достаточно громко; миссис Штоссен подняла голову и посмотрела вверх. Ещё пару минут назад она отнюдь не обрадовалась бы, обнаружив нежелательного свидетеля в казавшемся пустынном саду. Теперь же присутствие ребёнка явно обрадовало её.
— Девочка, ты можешь прогнать…? — с надеждой в голосе начала было она.
— Comment? Comprends pas,[1] — услышали они в ответ.
— О, ты француженка? Etes vous française?[2]
— Pas de tout. ‘Suis anglaise.[3]
— А почему ты не говоришь по-английски? Мне бы хотелось знать, как…
— Permettez-moi expliquer.[4] Видите ли, сегодня я, как говорится, в опале, — начала Матильда. — Я приехала погостить к своей тётушке, и сегодня мне велели вести себя, как следует, поскольку на приёме будет много людей; ещё мне сказали, что я должна во всём подражать Клоду, моему двоюродному брату, который моложе меня и никогда не совершает никаких проступков, разве что случайно, и потом всегда извиняется. Взрослым, наверное, показалось, что за ленчем я съела слишком много малиновых бисквитов, и мне сделали замечание, сказав, что Клод никогда не ест столько. Через полчаса после ленча Клод пошёл спать; я дождалась, пока он заснёт, притащила целую корзинку малиновых бисквитов, приготовленных для гостей, связала ему руки и начала насильно кормить его. Вот почему мне не разрешено присутствовать на приёме; более того, весь вечер я должна говорить только на французском языке. Я перешла с вами на английский лишь потому, что не знаю, как сказать по-французски «насильно кормить»; разумеется, я могла бы придумать что-нибудь вроде «norriture obligatoire», но вы вряд ли поняли бы, что я имею в виду. Mais maintenant, nous parlons français.[5]
— Ну, хорошо, tres bien
