Я родилась, когда шла война на Регоре, в день, когда праздновали рождение Наследника, правда поговаривали, что родился он месяцем раньше. День моего рождения стал самым черным днем в моей жизни.
Война уже подходил к концу, когда в наш весенний город ворвались вампиры и принялись крушить и убивать направо и налево. Уж не знаю, чем провинились жители мирного городка, большинство из которых обладали слабой магической энергией, но наш город был вырезан подчистую. Осталась одна я, одного дня от роду, спрятанная кем-то в цветнике.
Все это я прочитала в личном деле, когда меня переводили из дома малютки в интернат. В графе родители стоял прочерк, я даже не знала, как их зовут. Род их занятий тоже прочерк.
Мое имя — Флер, что значит цветок, фамилия Хомелисс, что означает «безродная». Так назвали меня военные, зачищавшие город от вампиров. Они-то и нашли маленький пищащий комочек в клумбе из цветов.
Таких детей войны: без имени, без рода, с неизвестной магией сразу же сдавали в дома ребенка, где по правилам, нас должны были обследовать, выявить нашу магию, принадлежность к роду и отдать в семью. Но шла война и единственным, чем были обеспокоены наши воспитатели — это во что нас одеть и чем нас накормить.
Потом восстановилось Равновесие, многих детей находили родителей, еще многие возвращались в свой род, а некоторых усыновляли. Но не меня.
С рождения я была болезненным ребенком. Не знавшая молока матери, не знавшая ласки и любви, я часто простужалась и сгорала в огне температуры. Что помогла мне не уйти за бездну, я так и не знаю.
Может быть из страха, что я не продержусь долго в этом мире, может быть из-за моей внешности, но ни один из усыновителей так и не рассмотрел моей кандидатуры всерьез.
Светлые волосенки, огромные вечно голодные глаза, прозрачная кожа, впалая грудь, тощие ручки — я представляла собой плачевное зрелище в те годы. Я боялась всего: малейший звук заставлял меня вздрагивать, внимательный взгляд заставлял опускать глаза. Да и особыми способностями к магии я не отличалась, а заниматься со мной просто было некому. Я старалась быть тенью, лишний раз не попадаться на глаза, лишний раз промолчать.
Наверное, я была самым лучшим ребенком в доме малютки: тихая, ничем не привлекающая к себе внимание девочка. Такие тихие девочки, как я в серых платьишках, с виноватыми глазами, предпочитающие молчать, не привлекают внимание счастливых уверенных в себе людей, зато привлекают внимание тех, кто любит мучить, издеваться и насмехаться.
Поэтому стоило мне чуть-чуть подрасти, как град насмешек буквально сбивал меня с ног, меня толкали, щипали, когда не видели воспитатели, отбирали еду. А я молчала и только теснее вжималась в самый темный угол, моля, чтобы меня не заметили, не в этот раз.
В доме малютки я прожила восемь лет. И это оказались самыми лучшими годами моей небольшой жизни. Но я тогда этого не знала.
В восемь лет меня перевели в интернат. Как сейчас помню тот дождливый день. Я, крепко прижимающая к себе маленький узелок с личными вещами, стою под холодным дождем перед огромными черными коваными воротами приюта. Неуютное серое мокрое здание уныло глядело на меня чернотой окон.
Приют был построен одним из Великих жрецов в глухих лесах на севере страны. Недалеко была маленькая деревенька, жители которой обслуживали детей приюта.
Данный приют был построен не для того, чтобы воспитывать здесь детей-сирот, а совершенно по другой причине. Этот приют закрывал портал в темный мир, куда заточили самых страшных предателей войны и детская энергия страха, злости, ненависти, питала портал в темный мир, не разрешая ему захлопнуться раз и навсегда. Ведь если настоящая война уже закончилась, то тайная война еще шла, и не все планы были выведаны у темных и светлых, которые оказались закрыты на одной из планет.
Охраняли портал жрецы, они же и единственные, кто мог пройти сквозь портал в тот страшный мир, где жила ненависть, злоба и вражда.
Детей воспитывали тоже жрецы. Они мне казались тогда страшными и люто ненавидящими детей. Всегда одетые в черные балахоны, они скрывали глаза. Их приказы были холодны и точны. Правила жестоки.
Жрецам запрещалось подходить ближе, чем на метр к ребенку, прикасаться к ребенку, разговаривать с ним на отвлеченные темы. Наверное, это и правильно, так как мы были необученными магами и сила, особенно в ситуации шока, выплескивалась через край, норовя убить, сжечь, причинить боль. Мы были изгоями общества и понимали это прекрасно.
Как сейчас помню тот день. Мне почти исполнилось восемь, и я со дня на день должна была отправиться в приют. На кровати рядом со мной всегда спала молчалива девочка. Воспитатели обращались к ней Соня, а мы за восемь лет едва ли перекинулись парой слов. Иногда мне казалось, что Соня не умеет говорить вообще. Глядя на нее, я пыталась представить ее судьбу. Мне казалось, что такими прекрасными волосами, длинными, кудрявыми, густыми может обладать только представительница какого-нибудь знатного рода. И я представляла Соню в большом светлом доме, где везде горит свет, пахнет свежими булочками и звучит смех. Однажды я видела такой дом, когда меня везли в больницу и кучер остановился поболтать со своим знакомым. Но потом пришла война, дом разрушили, а всех близких Сони на ее глазах убили, вот она и потеряла возможность говорить. Я так ярко представляла жизнь Сони, что сама поверила в это. Иногда ночами я шептала ей слова утешения, но ни разу Соня не дала мне знать, что слышит меня.
