Вскоре после рассвета Виталий Келдыш неловко втиснулся за руль своей машины, включил смарт-драйв, и машина унесла его от обшарпанной гостиницы.
Улицы Ленинска были пусты, дорожное покрытие потрескалось, многие окна были заколочены досками. Он вспоминал, как выглядел Ленинск на пике своей активности, году в тысяча девятьсот семидесятом – кипящий жизнью научный городок с населением в несколько десятков тысяч человек, со школами, кинотеатрами, плавательным бассейном, стадионом, кафе, ресторанами и гостиницами. Даже собственная телевизионная станция здесь была.
И все же, когда Келдыш выехал из города по дороге, уводящей на север, на глаза ему попался старый синий указатель с белой стрелкой: «НА БАЙКОНУР». Оно все еще сохранилось, это старинное обманчивое название. И до сих пор здесь, в пустынном сердце Азии, русские инженеры строили космические корабли и запускали их в космос.
«Вот только, – с грустью подумал Виталий, – недолго осталось этим заниматься».
Наконец взошло солнце и прогнало с неба звезды: все, кроме одной, самой яркой. Она двигалась неестественно медленно и лениво над горизонтом на юге. Это были останки Международной космической станции, сооружение которой так и не было завершено, а в две тысячи десятом году ее совсем забросили, после катастрофы престарелого шаттла. А станция все еще летала вокруг Земли – нежеланная гостья на давно закончившейся вечеринке.
Сразу за городом начиналась пустыня. Виталий проехал мимо верблюда, смиренно стоявшего на обочине. Рядом с ним стояла старушка-оборванка. «Подобную картину, – подумал он, – я мог бы увидеть в этих краях когда угодно за последнюю тысячу лет». Казалось, все великие перемены – политические, технические и социальные, пронеслись по этой земле и словно бы ее не задели. Впрочем, возможно, все именно так и было на самом деле.
Но раннее весеннее солнце светило все веселее, и степь зеленела и пестрела ярко-желтыми цветами. Виталий опустил боковое стекло и попытался различить аромат цветущих лугов, который он так хорошо помнил. Однако обоняние, испорченное долгими годами курения, его подвело. Как обычно в это время года, его охватила грусть. Травы и цветов скоро не станет, весна в степи была короткой – столь же трагично короткой, как сама жизнь.
Он подъехал к границе.
Здесь в небо смотрели стальные башни, здесь возвышались гигантские бетонные ангары. Космодром – гораздо более обширный, чем его западные соперники, – простирался на несколько тысяч квадратных километров посреди пустыни.
Большая часть космодрома сейчас, правда, была заброшена, и высокие пусковые установки медленно ржавели – медленно, поскольку воздух здесь был очень сухой, – или их растаскивали для своих нужд местные жители как с разрешения начальства, так и вовсе без оного.
Но сегодня возле одной взлетной площадки кипела деятельность. Виталий видел техников в защитных костюмах и оранжевых касках, суетящихся около величественной пусковой установки. Они походили на приверженцев какого-то культа, собравшихся у подножия божества-колосса.
От башни управления полетом донесся голос: «Gotovnost desyat minut»[1]. Десять минут. Пошел обратный отсчет.
От автомобиля до наблюдательной платформы идти было недалеко, но Виталий сильно устал. Он пытался не обращать внимания на то, как колотится его возмущенное сердце, как покалывает кожу от пота на лбу и шее, как тяжело дышится, а еще – на упрямую боль, сковавшую плечо и затылок.
