С Оскариком Джапаридзе мы, что называется, одной веревочкой связаны. Парень он заводной, да и меня долго раскачивать не приходится.
Характеры у нас одинаковые, как говорится, гусарские, и потому мы с ним всегда попадаем в разные группы и возимся с разными проблемами. Тут уж ничего не поделаешь. Двое одноплановых исследователей в одной группе слишком большая роскошь, и уж за чем, за чем, а за этим ЭВМ отдела кадров следит неукоснительно. И бегаем мы друг к другу, так сказать, неофициально. В основном, когда надо расшевелить мозги, а заодно доставить себе удовольствие разыграть приятеля.
Я сейчас в восторге. Дорвался наконец до своих любимых люмончиков. О них я, можно сказать, с детства мечтал. Люмоны — это люминофоры с низким порогом возбуждения. Очень удобная штука. Покроешь ими какую-нибудь хитрую медяшку, пустишь ток — и наблюдай себе его распределение, всякие там наводки, взаимоиндукции, переходы, аномалии плотности. Короче, я, как алхимик, гоню люмоны на нашей аппаратуре с помощью тайных заклятий, а электрики за мной ходят по пятам и клянчат миллиграммы.
А Оскарик закопался в таймеры. После первых работ Кошты такая шумиха с этим делом поднялась! Деньги — неограниченно, штаты — какие хочешь, аппаратура — навалом…
Сначала все шло «на ура!», но потом поутихло. Оскарик ходил мрачный, а я, признаюсь, язвил. И повздорили мы крепко из-за моего длинного языка. Здорово повздорили. Полгода не встречались. Ну а потом я все-таки не выдержал. Побежал к нему первый, поскольку понимал, что виноват. Вернее, убедил себя, что виноват. Без него было мне попросту скучно.
Помню, засиделся я тогда у своей печуры, взглянул на часы — уже девять вечера. Вздохнул я — и двинул к Оскарику в его зал.
Вошел — и попятился. Решил, что обознался. Не узнать зала. Все не так, как было раньше. Посредине стоит огромный нистановый тор, а Оскариков пульт сдвинут куда-то в угол. Но пульт все же Оскариков. И сам он, вижу, сидит за пультом, и глаза у него шалые.
Проследовал я к нему короткими галсами, говорю: так, мол, и так, Оскарик. А он мне в ответ:
— Ты, Саня, кончай извиняться. Это все чушь беспросветная. Сейчас я тебе, кажется, такое покажу! Целую неделю энергию прихватывал помаленьку, батареи аж визжат, секунд на тридцать-сорок хватит. Только нужен бы мне хронометр, желательно такой же, как этот. Между прочим, исключительно ради чистой, эстетики. Можно, конечно, и просто цифровой…
А я как раз выписал себе хронометр такой, как у него: размером не больше дедовской луковицы, с актиниевой капсулой и автокоррекцией, запас хода на сто лет. Хотя и цифровой, но молотит через одну десятую секунды. Сбегал я за ним, принес.
— Ты мне, — говорю, — его часом не попорть. Это ведь не какие-нибудь ходики-махалики, это же вершина пензенского производства. Если с ним что случится, мне в снабжение к дяде Васе ходу нет, а Ниночка-измерительша каблучком растопчет мое сердечко, чего я не выдержу.
— Нет, — говорит Оскарик, — жертв и катастроф не будет. Все будет тихо, спокойно, но весьма удивительно.
Вешает он хронометры на паутинках в центре тора один под другим: свой внизу, мой повыше.
— Сверь, — говорит, — и кинопулеметом зафиксируй.
Я сверил: десятая в десятую.
— Порядок, — говорю.
— Ну, теперь гляди!
И врубил он им свои фарады. А хронометры ничего, покачиваются. Я кинопулеметом строчу, в прицел гляжу. Вдруг вижу, что на нижнем десятые вроде бы застыли. Верхний же, как и прежде, работает четко.
— Стой, — сигналю, — хронометр портишь!
— Фиксируй! — кричит Оскарик. — Фиксируй, Саня!
Я фиксирую. Но тут минимальная защита сработала. И замолотили оба хронометра в прежнем темпе. Только гляжу и глазам своим не верю: нижний отстает от верхнего на двадцать девять секунд.
Снял Оскарик блокировку, подошли мы к тору, и тут я вижу, что паутинок к нижнему хронометру нет, лопнули паутинки. А сам он парит свободно, как звезда в небесах. Даже страшно.
Я хвать его! Ан нет. Вокруг часиков что-то плотное, невидимое, размером чуть побольше теннисного мяча.
— Бери-бери, — говорит Оскарик. — Не бойся.
Взял я этот шар и вижу, что внутри него хронометр-то мой!. Я возопил.
— Прости, — говорит Оскарик. — Честно говоря, я сам не разумею, как это получилось. Вниз я вешал свой и очень старался не перепутать. А вообще говоря, ты зря ругаешься. Идет твой хронометр? Идет. И никто к нему не прикоснется и не испортит, потому что закуклить я его закуклил, а как раскуклить, и сам не знаю. Больно много от него энергии надо отводить. А что он отстает на двадцать девять секунд, так это не дефект, Саня, а научный факт.
— Объясни, — говорю, — что ты с ним сделал, ирод!
— Объясняю, — сияет Оскарик. — Я замедлил время в той Области пространства, в которой находился твой хронометр, на тридцать секунд. Пока длилось замедление, у него там прошла секунда. Тридцать минус один двадцать девять, что ты и видишь невооруженным глазом. Подчеркиваю, невооруженным. А замедление течения времени, как показал Кошта, ведет к образованию замкнутой ударной стоячей волны пространства, которая и воспринимается тобою как непреодолимая преграда в виде сферы. Грубо говоря, твои часики находятся от тебя на расстоянии двадцать девять помноженное на триста тысяч — без малого девять миллионов километров. Вот паутинки-то и лопнули. Им на девять миллионов километров никак не растянуться. Но только эти девять миллионов схлопнулись в пленочку, свойства которой я надеюсь еще пощупать, поскольку она получилась прозрачной. А раньше — вот, гляди…
