Кейнсвилл, 6 апреля
В противоположной стене было вроде как окно, выходящее вроде как наружу, вроде как за пределы купола. Время от времени Уилкинс останавливался, несколько секунд смотрел на заоконный пейзаж, содрогался и снова начинал расхаживать по лаборатории. Никаких видимых признаков жизни, только серый мрачный гранит, выкованный в горниле древнего вулканического огня, обкатанный древними ледниками, обожженный смертельной радиацией. И даже этот мелкий, неуверенный дождик — чистейшей воды яд. Если можно так выразиться. Когда планетологи Института натыкаются на подобные объекты, они шлепают на них ярлык “четвертый класс”, а затем, ни секунды не задерживаясь, бегут дальше — искать более интересные и более обещающие планеты.
Но этот мир не принадлежал к четвертому классу и знал когда-то лучшие дни. Ядовитый дождь представлял собой фантастический компот из промышленных выбросов, все еще падающий на несчастную землю после долгого пребывания в верхних слоях атмосферы. Ядовитый — это не для красного словца. Едкая отрава была такой мощной, что даже в маленьких тускло-серых озерах (а может — в больших тускло-серых лужах) не уживалась ни одна бактерия, ни одна водоросль. А вот “смертельная радиация” представляла собой всего лишь нормальный солнечный ультрафиолет — в северных широтах озоновый слой почти отсутствовал и, соответственно, почти ничего не задерживал. А окно не было окном, да и не могло быть — тесная, захламленная лаборатория Уилкинса располагалась чуть не в центре Бартоновского купола, вдали от наружной стены — и притаившегося за этой стеной ужаса.
Уилкинс и сам не очень понимал, с какой такой стати вызвал он на экран природный пейзаж, может, поддавшись мрачному настроению, а может, чтобы напомнить самому себе, что из Кейнсвилла по земле не уйдешь. Беглеца не станут, ни спасать, ни преследовать, пусть себе блуждает среди голых скал, пока не сдохнет от голода или холода. Канцерогенное излучение, льющееся с этих, прости Господи, небес, можно не принимать во внимание — заполошный придурок просто не успеет накопить достаточную дозу.
Аэропорта здесь не было, только станция трубы, денно и нощно охраняемая громилами из Службы безопасности, так что, если что-нибудь пойдет наперекосяк, — пиши пропало. Из этой ловушки не выбраться.
Вообще-то из Кейнсвилла были и другие пути, но все они вели в места намного худшие, чем эта каменная пустыня.
Он ходил уже долго, слишком долго для человека, привыкшего к сидячей жизни. Ж. С. Уилкинс, низенький и смуглый, 2027-го года рождения, но уже изрядно облысевший. Доктор Уилкинс, работавший на Институт в должности инженера-ремонтника. Жюль Смэтс Уилкинс, потенциальный предатель.
Неожиданная — и неудержимая — дрожь в ногах. Уилкинс рухнул в кресло и мрачно уставился в якобы окно. Ну так что же? Почему бы и не сейчас? Он уже давно знал решение.
— Связь!
Экран коммуникатора превратился в безликий сероватый прямоугольник.
— Продолжайте, — сказал механический голос. Влажные от волнения пальцы извлекли из кармана крошечный клочок бумаги — секрет, тайно оберегавшийся Уилкинсом на протяжении уже двух лет. Бумажку эту он получил от некоего случайного знакомого на некой случайной вечеринке — вместе с дружелюбным кивком, солидной пачкой денег и обещанием значительно больших радостей, — буде когда-нибудь представится серьезный (левый глаз змея-искусителя заговорщицки подмигнул) случай ею воспользоваться. Уилкинс прокашлялся и начал читать.
— Код Цезарь Коламбус Диманш Айнфейхтен… Ни много ни мало тридцать два слова. К концу декламации голос доктора Жюля начал дрожать — по законам Кейнсвилла одно уже незаконное обладание мастер-кодом представляло собой серьезный — и серьезно наказуемый — проступок. Применение такого кода было не просто преступлением, а наглым вызовом, почти плевком в морду самой мощной из земных систем безопасности.
— Код принят. Подтвердите активацию. Сработало! Какая-то маленькая часть его сознания до последней секунды надеялась, что ничего не получится… Уилкинс помедлил, почти упиваясь странным, щекочущим нервы ощущением, смесью страха, возбуждения и экстатической надежды. И тут же вспомнил, почему он пошел на такой страшный, безрассудный риск. Жюль Уилкинс имел некое прискорбное пристрастие, обходившееся все дороже и дороже. Дело дошло до того, что жалованья едва хватало на пищу и прожарку. Скоро придется между ними выбирать, то есть отказываться от пищи.
— Подтвердите активацию, — повторила Система, словно раздраженная человеческой неспособностью быстро и четко принимать решение.
— Активируй.
Ну вот, теперь пути назад не осталось.
— Ждите ответа.
Система начала наигрывать тошнотворно-сладкий мотивчик, серый прямоугольник превратился в окно — окно, выходящее на тенистый, заросший лилиями пруд. Жюль Уилкинс воспринимал эту картину как крайне неподходящую к ситуации и абсолютно непривлекательную. Он смотрел на мягко колышащиеся цветы и беспокойно ерзал в кресле.
Собственно говоря, не было никаких причин, мешавших ему связаться с внешним миром на самых законных основаниях — просто он почти никогда этого не делал. Все прочие поминутно звонили наружу — но не он. Его звонок был бы “нарушением стереотипа поведения” и никак не избежал бы внимания Безопасности. А если мастер-код поднял тревогу, звонок неизбежно будет либо блокирован, либо зафиксирован. Незаконный код в левом кармане и записывающий диск в правом, любой из этих предметов — прямой билет в могилу. Могила… В Кейнсвилле устранение нежелательного трупа не представит ни малейших проблем. Ни малейших.
