Г-н Олин написал фантастический роман, под названием «Рассказы на станции», и до напечатания его решился отдельно издать из него отрывок, составляющий одну из его четырех частей[1]. «Странный бал» есть этот отрывок, судя по величине которого можно заключить с достоверностию, что весь роман будет величиною с повесть для книжки журнала, а достоинством не уступит многим оригинальным повестям, и в журналах помещаемым и отдельно издаваемым. Итак, в добрый час, г. Олин! Не вы первые, не вы и последние! Благие предприятия всегда будут иметь своих деятелей. Нам странно только то, что вы относите свою повесть к роду фосфорических повестей Гофмана и Вашингтона Ирвинга. Во-первых, по нашему мнению, оба эти писателя ничего общего между собою не имеют, и совсем не следует Вашингтона Ирвинга, талантливого рассказчика, ставить на одну доску с Гофманом, великим, генияльным художником; во-вторых, в фосфорических повестях Гофмана заключается не один только фосфор, черти и привидения, но еще и мысль, которая дает эту волшебную, обаятельную силу над духом человека; в-третьих, мы никак не можем понять, что за отношение между фосфорическими повестями Гофмана и фосфорическою повестью г. Олина… Нам кажется, что мысль и талант уничтожают решительно всякое соотношение между ними… Ошибка большая со стороны г. Олина – издать отрывок из романа прежде всего романа: отрывок-то, положим, что прочтут – зато роман-то останется без читателей… Потом: что за беспрестанные эти толки о романтизме, как поэзии кладбищ, чертей, ведьм, колдунов и привидений? Только в двадцатых годах понимали так романтизм, в то блаженное время, когда еще все журналы и альманахи украшались стихотворениями г. Олина и когда появилась его трагедия «Корсар», сделанная из поэмы Байрона, произведение великое, но теперь совершенно забытое…[2]
Но мы отвлеклись от предмета и забыли о «Странном бале» г. Олина. Что же это за бал такой? – А вот – видите ли, одному генералу сгрустнулось дома от бездействия и стошнилось от неумеренного курения табаку – и он пошел прогуляться но улице. Дело было в Петербурге и ночью. В прогулке этой попался ему знакомый, Вельский-черт. Тем и сем заманил он генерала на бал; на этом бале так много было красавиц, что старый генерал разнежился и пустился плясать. Странно ему показалось, что у всех красавиц ножки гусиные и козьи, а у мужчин рожки на лбах; да так как тут был и маскарад, то Вельский-черт и легко рассеял беспокойство генерала. После танцев стали играть в фанты. Генералу, по вынувшемуся фанту, присудили спрыгнуть с комода.
Взобрался на него генерал, а спрыгнуть боится – над ним все шутят – он творит молитву, ограждает себя крестным знамением – и ни гостей, ни великолепно освещенной залы как не бывало; а сам он, вместо комода, стоит на лесах строящегося дома на четвертом этаже. Эту дивную повесть рассказывал г. Олину сам генерал, выздоровевши от белой горячки.
И это фантастическое, гофмановское? Если так, то фантастический род самый легкий, и ничего нет легче, как сделаться Гофманом: стоит только дурным слогом пересказать в тысячу первый раз какую-нибудь ходячую простонародную нелепость…
Нет, господа, фантастическое совсем не это. Оно есть один из самых важных и самых глубоких элементов человеческого духа; мысль великая мерцает в таинственном сумраке царства фантастического… Но мы забылись – заговорили о мысли: к чему это и зачем это!..
Как бы предчувствуя, что «Странный бал» не удовлетворит читателей, г. Олин, чтобы вознаградить их хоть сколько-нибудь, приложил к нему восемь стихотворений своей работы. В одном из них, несмотря на его нехудожественную обработку, есть теплота, чувство. Оно называется «Монха» и похоже на отрывок из какого-нибудь драматического произведения. Действие в Испании; ночь; келия; Монха, с распущенными волосами, молится перед лампадою; кругом тишина и безмолвие; затем следуют стихи:
О пречистая! сияния
Звезд чистейшая лучей!
Все, молю тебя, желания
По тебе лишь в жажду слей!
Огнь любви моей преступный
В бедном сердце погаси
И в селенья недоступные
Дух к себе мой вознеси!
Хоть росинкой мне единою
Жарки перси освежи
И любовью голубиною
Сердце к небу привяжи!
Всё ты можешь, о святейшая!
Отрази мою беду!
Да, как лилия чистейшая,
Буду цвесть в твоем саду!
Покрывало я венчальное
На святом огне сожгла,
В дар тебе я принесла:
Всё напрасно, о владычица!
Мысль в прошедшее летит,
Тайным вздохом грудь колышется,
Сердце пышет и горит!
Милый образ все мечтается,
Слышу звук его речей;
В сновиденьях увивается
Он вокруг души моей.
Он – все он один – и только он!
Места думе нет иной!..
О владычица! услышь мой стон!
Плачу горько пред тобой!..
. . . . . . .
. . . . . . .
В храме ль божьем, о заступница!
Слышу пенье и орган, —
Трепещу я, как преступница,
Грех мой, мнится, изваян (?).
Всех молитвы окриленные,
Как с кадила фимиам;
А мои, испепеленные,
Не восходят к небесам!
Радость вышних, всесвятейшая,
Лоно благости живой,
Серафимов всех славнейшая,
Перл любови трисвятой —
Сердцу дай в тебе убежище,
Всезабвенья испроси:
Ты одна мое прибежище —
Деву слабую спаси!
Мы везде ищем хорошего и, найдя его, с радостию указываем на него другим. Жалеем, что не можем сказать того же об остальных семи стихотворениях г. Олина. Да и может ли быть у г. Олина много хороших стихотворений, когда он говорит о себе так:
