Владимир Луговской
- Алайский рынок - Астроном - Астроном - Береза Карелии - Жестокое пробужденье - Игорь - Краски - Красные чашки - Курсантская венгерка - Лозовая - Молодецкая-струговая - Отходная - Первый снег - Песня о ветре - Письмо к республике от моего друга - Прощанье с юностью - Рассвет - Сивым дождём на мои виски... - Та, которую я знал - Эскадрон
КУРСАНТСКАЯ ВЕНГЕРКА Сегодня не будет поверки, Горнист не играет поход. Курсанты танцуют венгерку,Идет девятнадцатый год.
В большом беломраморном зале Коптилки на сцене горят, Валторны о дальнем привале, О первой любви говорят.
На хорах просторно и пусто, Лишь тени качают крылом, Столетние царские люстры Холодным звенят хрусталем.
Комроты спускается сверху, Белесые гладит виски, Гремит курсовая венгерка, Роскошно стучат каблуки.
Летают и кружатся пары Ребята в скрипучих ремнях И девушки в кофточках старых, В чиненых тупых башмаках.
Оркестр духовой раздувает Огромные медные рты. Полгода не ходят трамваи, На улице склад темноты.
И холодно в зале суровом, И над бы танец менять, Большим перемолвиться словом, Покрепче подругу обнять.
Ты что впереди увидала? Заснеженный черный перрон, Тревожные своды вокзала, Курсантский ночной эшелон?
Заветная ляжет дорога На юг и на север - вперед. Тревога, тревога, тревога! Россия курсантов зовет!
Навек улыбаются губы Навстречу любви и зиме, Поют беспечальные трубы, Литавры гудят в полутьме.
На хорах 1000 - декабрьское небо, Портретный и рамочный хлам; Четверку колючего хлеба Поделим с тобой пополам.
И шелест потертого банта Навеки уносится прочь. Курсанты, курсанты, курсанты, Встречайте прощальную ночь!
Пока не качнулась манерка, Пока не сыграли поход, Гремит курсовая венгерка... Идет
девятнадцатый год. 1940 Во весь голос. Soviet Poetry. Progress Publishers, Moscow.
* * * Сивым дождём на мои виски
падает седина, И страшная сила пройденных дней
лишает меня сна. И горечь, и жалость, и ветер ночей,
холодный, как рыбья кровь, Осенним свинцом наливают зрачок,
ломают тугую бровь. Но несгибаема ярость моя,
живущая столько лет. "Ты утомилась?"
я говорю.
Она отвечает: "Нет!" Именем песни,
предсмертным стихом,
которого не обойти, Я заклинаю её стоять
всегда на моём пути. О, никогда, никогда не забыть
мне этих колючих ресниц, Глаз расширенных и косых,
как у летящих птиц! Я слышу твой голос
голос ветров,
высокий и горловой, Дребезг манерок,
клёкот штыков,
ливни над головой. Много я лгал, мало любил,
сердце не уберёг, Легкое счастье пленяло меня
и лёгкая пыль дорог. Но холод руки твоей не оторву
и слову не изменю. Неси мою жизнь,
а когда умру
тело предай огню. Светловолосая, с горестным ртом,
мир обступил меня, Сдвоенной молнией падает день,
плечи мои креня, Словно в полёте,
резок и твёрд
воздух моей страны. Ночью,
покоя не принося,
дымные снятся сны. Кожаный шлем надевает герой,
древний мороз звенит. Слава и смерть - две родные сестры
смотрят в седой зенит. Юноши строятся,
трубы кипят
плавленым серебром Возле могил
и возле людей,
имя которых - гром. Ты приходила меня ласкать,
сумрак входил с тобой, Шорох и шум приносила ты,
листьев ночной прибой. Грузовики сотрясали дом,
выл, задыхаясь мотор, Дул в окно,
и шуршала во тьме
кромка холщовых штор. Смуглые груди твои,
как холмы
над обнажённой рекой. Юность моя - ярость моя
ты ведь была такой! Видишь - опять мои дни коротки,
ночи идут без сна, Медные бронхи гудят в груди
под рёбрами бегуна. Так опускаться, как падал я,
не пожелаю врагу. Но силу твою и слово твоё
трепетно берегу, Пусть для героев
и для бойцов
кинется с губ моих Радость моя,
горе моё
жёсткий и грубый стих. Нет, не любил я цветов,
нет,- я не любил цветов, Знаю на картах, среди широт
лёгкую розу ветров. Листик кленовый - ладонь твоя.
Влажен и ал и чист Этот осенний, немолодой,
сорванный ветром лист. Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва, изд-во "Высшая школа", 1969.
ТА, КОТОРУЮ Я ЗНАЛ Нет,
та, которую я знал, не существует. Она живет в высотном доме,
с добрым мужем. Он выстроил ей дачу,
он ревнует, Он рыжий перманент
ее волос
целует. Мне 1000 даже адрес,
даже телефон ее
не нужен. Ведь та,
которую я знал,
не существует. А было так,
что злое море
в берег било, Гремело глухо,
туго,
как восточный бубен, Неслось
к порогу дома,
где она служила. Тогда она
меня
так яростно любила, Твердила,
что мы ветром будем,
морем будем. Ведь было так,
что злое море
в берег било. Тогда на склонах
остролистник рос
колючий, И целый месяц
дождь метался
по гудрону. Тогда
под каждой
с моря налетевшей
тучей Нас с этой женщиной
сводил
нежданный случай И был подобен свету,
песне, звону. Ведь на откосах
остролистник рос
колючий. Бедны мы были,
молоды,
я понимаю. Питались
жесткими, как щепка,
пирожками. И если б
я сказал тогда,
что умираю, Она
до ада бы дошла,
дошла до рая, Чтоб душу друга
вырвать
жадными руками. Бедны мы были,
молоды
я понимаю! Но власть
над ближними
ее так грозно съела. Как подлый рак
живую ткань
съедает. Все,
что в ее душе
рвалось, металось, пело,Все перешло
в красивое тугое
тело. И даже
бешеная прядь ее,
