Павел ВОРОНЦОВ
СТАРЫЙ ДРАКОН
Дракон проснулся под вечер, когда солнце уже почти скрылось за пиками окрестных гор. Впрочем в его пещере темно было в любое время суток. Солнце не заглядывало сюда, а языки пламени, которые изредка испускал хозяин пещеры, гасли, погрязая, среди потемневших от многолетней копоти стен. Да и испускал эти языки хозяин все реже и реже.
Вообще-то, проснулась только средняя голова дракона. Правая спала не просыпаясь уже года четыре, а левую он потерял давно, много-много лет тому назад, в битве с другим драконом. Тот, впрочем, потерял все свои головы.
Средняя голова проснулась от странного чувства, напоминающего голод, только побаливало чуть выше и левее чем обычно. В последнее время у старого ящера вообще много чего болело.
От этого непривычного ноющего ощущения где-то в глубине чешуйчатого тела зародилось смутное беспокойство. Что-то было не так, вот только старый змей не знал, где искать. Он издал глухой рев и заворочался, пытаясь устроится поудобнее на своем лежбище из трухи и костей, куда щедро, как в тесто изюм, было намешено золото. Но неприятное ощущение росло и в конце концов чудовище поднялось и поползло к выходу из своей каверны. Старая, обвислая от времени, шкура ящера скребла по скале, так что на камнях оставались чешуйки, каждая размером с голову хорошего быка.
Когда старый монстр показался на поверхности, уже почти совсем стемнело. Последние лучи солнца прятались на западе, на востоке в полную силу светили звезды. Конечно, никакой девственницы у жертвенного столба не оказалось, да дракон и не надеялся ее застать - время было не урочное. По подсчетам людей, что жили внизу в долине, старому змею полагалось проспать еще месяца два-два с половиной. В последнее время он вообще редко хотел есть - наверно, потому что почти не двигался.
Волоча за собой не желавшую просыпаться голову, дракон медленно вылез на поверхность и огляделся. Далеко внизу тусклыми огоньками светился небольшой город. Люди, платившие дракону дань, снабжавшие его пищей. Вот уже триста лет, как змей не видел никого, кроме людей. В молодости он любил погонять их погонять их по пастбищу. Это было весело. Долина внизу и была его пастбищем, охотничьим угодьем.
Люди... Дракон даже любил их по своему, конечно, по драконовски, как хороший пастух - овец. Они были для него больше чем пищей - жизнью. Левую голову дракон потерял подравшись со своим родичем, посмевшим забраться в город, город который принадлежал ему.
Впрочем, за сто последних лет дракон отвык и от людей тоже, кроме тех, разумеется, кого он находил исправно привязанными к жертвеннику.
Напрягшись, он попытался встопорщить свои спинные пластины. Некоторые поднялись, остальные остались полуопущенными. Змей поднял вверх свою среднюю голову (правая бессильно болталась), и издал долгий протяжный рык, выпустив попутно в небо большую струю дыма. Рык прошел, а Странное чувство несоответствия осталось. Тогда, поддев спящую голову и взвалив ее на шею здоровой(это было легко, потому что за последнее время спящая как-то усохла в размере и съежилась), монстр тяжело оперся на когтистые лапы и, переваливаясь, медленно сполз с уступа перед пещерой. Этого ящер не делал уже давно.
Тревога и ощущение чего-то неотвратного, что приближалось, поднимаясь из глубин чешуйчатого тела, заставили его двигаться. Куда двигаться дракон не знал и выбрал путь самый простой и верный - вниз, в долину, в город. Ему, вдруг, захотелось вновь, как в молодости, увидеть людей, которых он привык называть своими. Быть может, в старой зверюге заговорила ностальгия.
Когда дракон был молод, он летал. Со временем суставы крыльев закостенели и он уже не рисковал подняться в воздух. Теперь же, после долгого безвылазного сидения в пещере, крылья окончательно отсохли, то, что от них осталось, уже не могло обмануть кого-бы то ни было. Так что дракон двигался ползком, оставляя жирный, четкий след - канаву, которую пропахал собственным пузом. Драконы растут всю жизнь и никогда не останавливаются, поэтому сейчас старый змей стал таким, что уже не мог оторвать брюхо от земли. Да он и двигался-то с трудом. По краям траншеи лежали отслоившиеся чешуйки, нередко - целыми гроздьями.
Далеко внизу забил колокол. Это кто-то из стражи заметил приближающегося зверя.
А дракона мучила одышка. За последние несколько сот лет, когда жители города кормили его, он отвык двигаться и теперь буквально задыхался. Ноющая боль, которая выгнала чудище на улицу из теплого логова, не только что не утихла, стала еще сильнее и перекинулась на лопатку.
Дракон полз не быстро, он вообще не был способен уже делать что либо с должной драконам стремительностью. Но, конечно, людям, следившим за его приближением, казалось что монстр мчит к ним со скоростью, внушающей ужас. Церковные колокола подхватили набат, в городе началась паника.
Дракон давно перешел с жалкого подобия рыси на шаг. Несколько раз по дороге ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Облезшие бока гулко вздымались, как у загнанной кобылы. Последние сотни метров он еле прополз, так и не заметив потерявшую от страха сознание девственницу, которую городской глава спешно приказал привязать к одинокому дереву у развилки. И даже не потому, что поднявшее его чувство в корне отличалось от голода, а из-за того, что вдруг стало противно думать о еде. Он устал. Когда до первых построек оставалось метров сто-сто пятьдесят, дракон грузно опустился на землю и замер, тяжело дыша. Больше он не мог сделать и шагу: правую сторону его огромного тела разбил паралич. "Теперь я буду жить здесь", - подумал он. - "Всегда." Перед глазами пошли круги и дракон понял, что умирает. Что-то поднялось в нем в последний момент, что-то похожее на любовь ко всем этим маленьким смешным существам, укрывшимся за хлипкими стенами, и дракону захотелось поделиться этим, сказать что-нибудь такое на прощание о своей пробудившейся любви, чтоб потом люди помнили его и тоже любили.
