Серое небо навалилось на верхушки разлапистых сосен, словно медведь на загривок косматого лесного быка, давило их книзу, так и норовило согнуть и сломать медово-желтые хребты, вцепиться в загривки, топорщащиеся по-осеннему иглами. Ворочались темно-серые, грязные тучи, словно мускулы под мохнатой шкурой лесного разбойника. Моросью холодного пота оседал на одежде и конской сбруе обложной дождь.
По обе стороны от дороги – собственно, и не дороги вовсе, а лесной тропы – бесновалась толпа карликов-дроу, топая костлявыми ногами с шишковатыми коленями и неестественно большими ступнями – хоть без лыж по снегу зимой бегай. Круглые головы, водруженные на узкие плечи, поражали выпуклыми совиными глазами с вертикальным зрачком, скошенными подбородками и проваленными переносьями. Осенняя промозглая сырость – как-никак месяц Ворона[1] на дворе, еще немного, и пойдут первые заморозки – заставила их надеть кроме обычных кожаных юбочек еще и меховые безрукавки: рысьи, куньи, беличьи. Безбородые лица покрывала боевая раскраска. Охра, красная глина, перетертые в порошок лазурь и малахит, белые полосы мела. Узоры на щеках и лбах свивались в письмена и клановые знаки – клан Остролиста и клан Бука, клан Граба и клан Можжевельника, клан Горной Сосны и клан Бересклета…
Воины пронзительно вопили и потрясали короткими копьями, палицами и топориками, ножами и кулачными щитами, мощными дальнобойными луками, которые прославили племя низкорослых стрелков далеко за пределами гор Тумана.
Седоволосые вожди и суровые жрецы одобрительно кивали головами.
Улыбался и человек, поглядывающий на дроу с высоты седла. Судя по опавшим бокам вороного красавца, они преодолели не одну сотню миль, пробираясь сюда, в дремучие леса, покрывающие склоны гор на границе Гобланы и Барна. Но наездника дальний переход, казалось, нисколько не утомил. В отличие от трясущегося рядом изможденного слуги, он выглядел свежим, веселым и готовым в любое мгновение как разразиться хохотом, так и схватиться за рукоять меча, свисавшего с роскошного пояса – широкого, из тисненой кожи, усыпанного золотыми бляхами на дорландский манер.
Внимательного наблюдателя, знающего толк в обычаях народов, населяющих Империю и западные королевства, осмотр гостя остроухих скорее озадачил бы, чем удовлетворил любопытство. Тяжелое золотое кольцо в ухе указывало на уроженца Фалессы. Бородка клинышком – на благородного вельсгундского барона, эдакого фон Берген-Фраттера. Шляпу с неширокими полями украшали перья заморской птицы, обитающей лишь в пустынях на южных границах Айшасы. Правда, из трех роскошных белых опахал в целости и сохранности осталось лишь одно, изрядно потрепанное и намоченное непрекращающимися в последний месяц дождями, а о прежнем существовании остальных напоминали два обломанных черенка. Да и укрывающий плечи всадника плащ – даже на первый взгляд дорогой, вышитый золотом, несомненно имперской работы – кое-где покрывали подозрительные пятна и подпалины, заставляющие задуматься об искрах от походного костра. А если бы человек открыл рот и представился, то легкое, но все же ощутимое пришепетывание на звуках «с» и «з» позволило бы заподозрить в нем лотанца, хотя назвался бы он бароном Фальмом из Итунии.
Имя барона не было широко известно в землях Сасандрийской империи (ну, разве что в самых верхних кругах тайного сыска), но на западе он прославился как непримиримый и несгибаемый борец с Империей Зла и Тюрьмой Народов, как называли Сасандру многочисленные ревнители свободы. Он поспевал везде, где только семена недовольства имперской политикой пускали ростки вражды и ненависти. Вот уже двадцать лет ни одно восстание дроу не обходилось без его участия. Конечно, сам барон не стрелял в людей из лука, не мчался с обнаженным клинком впереди толпы свирепых остроухих, но зато руководил переброской через перевалы обозов со стальными наконечниками стрел (взамен распространенных среди кланов кремневых и костяных), с зерном и солониной, с лекарственными снадобьями. Он умел подобрать нужные слова и для самолюбивых вождей дроу, уговаривая их не бросаться на сасандрийские полки поодиночке, и для дорландских князей вкупе с фалессианскими торгашами и вельсгундскими банкирами, убеждая их уделить толику доходов делу борьбы с сасандрийскими конкурентами. Барон Фальм появлялся там, где имперское влияние за жителей запада материка становилось, по его мнению, слишком велико. И здесь он не щадил ни денег, ни жизней политических противников. Не приведи Триединый, на престоле одного из королевств окажется монарх, сочувствующий Сасандре!
Кое-кто поговаривал, дескать, видел барона в краю Тысячи озер, где в болотах и бесчисленных рукавах нижнего течения Арамеллы живут зеленокожие гоблины, и на бескрайних просторах Великой степи в гостях у вождей «незамиренных» кентавров, и даже на остове Халида, дающем приют самому разнообразному сброду, пиратствующему в Ласковом море. Оспорить трудно. Почему бы и нет? Лишь бы не врали, что появляется в двух местах одновременно. Отдельные злые языки болтали, мол, приплачивает – и хорошо! – его милости король Айшасы, обеспокоенный ростом влияния Сасандры. Что ж… Этих умников после часто находили со сломанными шеями, вырванными глотками или с кишками, намотанными на шею. Постепенно клеветники успокоились – если не из уважения к барону, то хотя бы из страха за собственную жизнь.
