Рэй Брэдбери
Спешите жить. Послесловие
В 1928 году, когда мне было восемь лет, в городке Уокеган, штат Иллинойс, произошло знаменательное событие; местом действия стал забор позади кинотеатра «Академия». Там повесили афишу, размером два на три метра, с изображением иллюзиониста Блэкстона, причем в самых эффектных ракурсах: он распиливал пополам женщину и привязывал себя к стреляющей пушке, у него простой носовой платок танцевал в воздухе, прямо из рук исчезала клетка с живой канарейкой, а настоящий слон… в общем, идея вам ясна. Замирая от благоговения, я часами простаивал перед этой афишей. И у меня созрело решение непременно стать иллюзионистом.
Оно претворилось в жизнь, не так ли? Я пишу не научную фантастику, не фэнтези, не сказки в духе магического реализма и не сюрреалистические стихи. «В мгновенье ока» — это, наверно, самое удачное заглавие из всех, какие мне удавалось придумать для новых сборников. Я делаю вид, что занят чем-то будничным, но стоит вам на секунду отвлечься — и в мгновенье ока из моей бездонной шляпы появляется два десятка ярких шелковых платков.
Вы спросите: как это у него выходит? Честно говоря, затрудняюсь ответить. Я не создаю эти рассказы: наоборот, они создают меня. В результате мое писательское ремесло и повседневное существование заряжают меня безграничным воодушевлением, которое иногда ошибочно толкуется как оптимизм.
Ерунда. Я всего лишь придерживаюсь оптимального образа действий, который требует: веди себя прилично, дружи с музами, доводи начатое до конца и радуйся ощущению, что ты, скорее всего, никогда не умрешь.
Мне не приходится ждать вдохновения. Оно каждое утро толкает меня в бок. В предрассветный час, когда меньше всего хочется вставать с постели, это проклятое наваждение шепчет мне на разные голоса драму для «Утреннего театра». Да-да, понимаю, я выразился напыщенно; нет-нет, вовсе не утверждаю, будто подчиняюсь какому-то зову свыше. Эти голоса звучат у меня в ушах только потому, что я всю жизнь, день за днем, коплю их про запас — когда читаю, пишу, просто живу. К моменту окончания школы их у меня накопилось достаточно, и они заговорили.
Иными словами, я не встречаю утро ликующими возгласами, а с неохотой выбираюсь из-под одеяла, потому что сил нет слушать этот неотвязный шепот, сажусь за пишущую машинку и вскоре избавляюсь от сонливости и апатии, по мере того как идея/фантазия/задумка, что вошла мне в ухо, спускается по руке и сбегает с пальцев. Через пару часов на свет появляется новый рассказ, который всю ночь тихо спал у меня в гипоталамусе.
Согласитесь, оптимизм тут ни при чем. Это образ действий. Оптимальный.
Я не рискую противиться этим утренним голосам. Если пойти им наперекор, потом целый день будешь мучиться. Кроме того, я неуправляем, как автомобиль, сорвавшийся в пропасть. Тихое помешательство, владевшее мною до завтрака, к обеду заканчивается полной эйфорией.
Ну, а откуда взялись метафоры для этого сборника? Сейчас перечислю источники.
Узнав, что жена беременна нашим первенцем, даю будущему члену семьи имя «Саша», веду беседы с этим эмбрионом, и он умнеет день ото дня; так созревает рассказ, который мне чрезвычайно нравится, но почему-то его не печатают. Привожу его здесь.
Задумываюсь, что стало с портретом Дориана Грея. К ночи долгие раздумья перерастают в волосатый ком дикого ужаса. Выплевываю его на пишущую машинку.
Несколько рассказов мне довелось «пережить». Я действительно смотрел иллюзион, где один из номеров назывался «В мгновенье ока», и пришел в отчаяние, когда паренька, очень похожего на меня, выставили на сцене полным идиотом.
«Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла» — это название патефонной пластинки, которую, когда мне было пять лет, я крутил день и ночь, покуда соседи не поставили меня перед выбором: либо мы сотрем в порошок тебя, либо эту пластинку. Выбирай.
«Разговор в ночи» был первоначально написан в стихах, как рассказ о моей матери и ее несчастливой юности; если у нас в семье и касаются этой темы, то лишь иносказательно.
«Опять влипли» — продолжение «Любовных приключений Лорела и Гарди». Продолжение, подсказанное судьбой. Когда, лет сорок назад, я приехал в Ирландию, газета «Айриш таймс» опубликовала рекламу следующего содержания: «Лорел и Гарди, единственные и неповторимые! Всего одно представление! В пользу сирот Ирландии.
Театр „Олимпия“, Дублин». Я помчался в театр и успел схватить последний билет, причем в самую середину первого ряда!
Когда поднялся занавес, на сцене появились они, Стэн и Олли, со своими добрыми, старыми, до боли знакомыми репризами. У меня потекли слезы умиления.
Потом я прошел за кулисы и постоял под дверью их гримерной, наблюдая, как они приветствуют знакомых. Я не представился. Мне хотелось просто отогреть руки и сердце. Через двадцать минут радости я незаметно ушел. Так появился рассказ «Опять влипли».
«Doktor с подводной лодки» — это история о том, как люди порой не слышат самих себя. Как-то за обедом знакомый литератор поведал мне о своем психоаналитике, который воевал на стороне гитлеровской Германии — командовал подводной лодкой. «Ну и ну! — вскричал я. — Срочно дай карандаш!» Нацарапал для памяти заглавие и в тот же вечер написал рассказ. Друг-литератор долго не мог меня простить.
