Анатолий Приставкин
Смерть Петра Скавлукова
Скавлуков был найден мертвым в сорока семи километрах от поселка, недалеко от железной дороги, в снегу. Как писала экспертиза, смерть наступила в результате действия холода на организм, подверженный до того алкогольным напиткам.
Из отдела кадров дали телеграмму на родину, в город Чайковский, отцу погибшего, а домоуправу Дьяченко было приказано съездить и привезти тело.
В тот же день он прибыл на «мазике» с порванными железными бортами. Подписав какую-то бумагу на полустанке, принял тело, погрузил в кузов, куда перед тем навалил мерзлой хвои.
Но всё равно дорОгой, когда машину сильно подбрасывало, домоуправ слышал, как тело глухо, будто камень, стучало о дно.
«Не побилось бы шибко», — думал он и смотрел на шофера. Тот придерживал машину, но потом забывался и начинал гнать снова.
Домоуправом Дьяченко стал недавно, а до того почти двенадцать лет работал взрывником, с той поры, как строил еще в заключении ветку от Тайшета на Лену. Но взрывных работ на трассе почти не было, и он стал домоуправом. Предложили, и согласился. На время, конечно.
Теперь он поглядывал на дорогу и всё беспокоился о том, чтобы у трупа, не дай бог, не откололась рука или не повредилось лицо…
«Нашел приключение на свою голову», — подумал он про Скавлукова и стал вспоминать, встречал ли прежде его в поселке… Может быть, и встречал, конечно, но совсем не запомнил. Обыкновенная внешность, стандартная, как говорится, и щеки, и глаза, и сапоги гармошкой…
Может, это он был, когда трое молодцов выламывали дверь в клубе из-за того, что их не пустили на танцы. А может…
Дьяченко повел желтым белком по снежной, утомительной для глаз дороге и стал уже подумывать о том, как надо оформить клуб, повесить портрет и набросать хвои в день похорон.
Похороны будут честь по чести, с небольшим оркестром (по пятерке на каждого), потому что смерть в поселке исключительная редкость, а тут еще ЧП, и начальству оно как серпом под колено… И больно и не вовремя. Всю организацию похорон свалят на Дьяченко, а у него своих дел под завязку. Вот хотя бы третье общежитие, там в кранах замерзла вода… Дьяченко закрыл глаза и сразу словно отгородился от всех неминуемых в его мелочной и занудливой профессии дел: от Скавлукова, клуба, начальства и кранов с замерзшей водой.
Во сне он успел зарядить и взорвать четыре шпура, а пятый остался невзорванным, они подъезжали к поселку.
В тот день Скавлуков обварил себе руку. Бригада разрывала насыпь и заменяла бракованные кольца (двенадцать миллиметров арматуры вместо пятнадцати), а Скавлукову было поручено плавить на костре битум. Для заливки труб. Во время одной из подносок он нечаянно плеснул расплавленный битум на руку.
Обожженную кожу вместе с приварившимся теперь битумом в медпункте отделили пинцетом, обнажив в четверти руки красное мясо. После наложили повязку и дали на семь дней бюллетень. А в бригаде сказали: «Везет же человеку, отоспится теперь».
И Скавлуков уехал на попутке в поселок.
Это был совсем не тот поселок, который Скавлуков знал по выходным дням. Тогда он кишел кишмя народом, а в общежитии от радиолы и хлопающих дверей начинали болеть уши. А весь твой день заведомо, тебя не спросясь, распланировали твои дружки. Сон до десяти утра, завтрак в столовой с поллитрой под столом, легкая прогулка по центральной улице, которую они про себя звали «первой Брянской», с заходом в женское общежитие, так сказать, разведка перед боем. После — обед, опять сон, сладкий, дремотный, без обязывающего срока, почти до ужина. Теперь уже крепкая выпивка с легкой закуской, чтобы быстро не трезветь, и фланирование по направлению к клубу, где единожды и навсегда была одна программа: кино и танцы под радиолу. Небольшое разнообразие в воскресный день вносили шумные драки, воскресники и отсутствие водки в магазинах. Тогда с базы доставляли одеколон «Ай-Петри». Пьяных было меньше, а изо рта мужчин исходил благоуханный одеколонный запах.
В будний день в общежитии и на улице было странно пусто, а Скавлукова чрезвычайно удивило, что их поселок такой маленький размером.
Он прежде никогда не замечал этого.
Скавлуков сходил в столовую, заглянул в клуб, также пустой, и вернулся в общежитие.
В комнате на столе обнаружил письмо и обрадовался, это от знакомой из Иркутска, а не из дома, откуда он ничего интересного в письмах не ждал.
Лежа прочел письмо, потом напечатанное на конверте поздравление с 1 Мая, потом еще печати и штемпеля.
По числу определил, что письмо провалялось на почте целую неделю, но недолго над этим думал и заснул.
Встал и снова пошел в столовую. Но ел плохо и чувствовал себя смутно, точно с перепоя. А когда официантка принесла вместо гречневой каши лапшу (это здесь и прежде делали), он вдруг вскипел и потребовал жалобную книгу.
Морщась, чувствуя неприязнь к самому себе, он писал в книгу карандашом всякие гневные слова, тогда как девушка, зардевшаяся, ненавидящая его, повторяла:
— И пишите… Мне плевать на ваше бумагомарательство! И треплют, и треплют нервы, и ходят тут! Сами бы поработали, узнали бы… Пишите! Пишите!
Потом Скавлуков стоял около железного окошка автолавки с книгами и разглядывал обложки. Пробормотал, раздражаясь снова без причины:
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
