В два мы уже у бунгало, и через полчаса, точно как условились по телефону, появляется молодой управляющий с ключами, показывает, как работают колонка в ванной, кондиционер, подключает холодильник. Договариваемся, что поживем здесь десять дней, платим вперед. Раскрываем чемоданы и вытаскиваем все для пляжа; устроимся попозже, слишком соблазнителен вид: у самого холма — Карибское море, все в белых барашках. Спускаемся по крутой тропинке и даже обнаруживаем в зарослях кустарника сокращающий путь проход; между бунгало на холме и морем не более ста метров.
Вечером, развешивая одежду и раскладывая купленную в Сен-Пьере провизию, слышим голоса в другом крыле бунгало. Говорят очень тихо, это не голоса мартиникийцев, сочные и смеющиеся. Некоторые слова слышны разборчивее: английский штатников, наверное — туристы. Сначала — неприятно; не знаем сами почему, мы ожидали полного одиночества, хотя уже видели, что каждое бунгало (их четыре, вокруг клумбы, бананы и кокосовые пальмы) состоит из двух половин. Может быть, это потому, что, когда мы их увидели в первый раз, после сложных телефонных поисков из отеля «Диамант», нам показалось, что здесь очень пустынно и в то же время странным образом заселено. Например, хижина-ресторан, в тридцати метрах вниз по склону, заброшена, а в баре — бутылки, бокалы и приборы. И в одном или двух бунгало сквозь жалюзи смутно виднелись полотенца, флаконы лосьонов или шампуней в ванных комнатах. Молодой управляющий открыл нам совершенно пустое бунгало и на невнятный вопрос ответил не менее невнятно: главный управляющий в отъезде, а он занимается всем этим из дружбы с хозяином. Тем лучше — ведь мы искали одиночества и пляж; но, конечно, другие думали точно так же, и два голоса, женские, североамериканские, тихонько переговариваются в смежном с нами крыле бунгало. Перегородки как из бумаги, но все так удобно, так хорошо устроено. Спим и спим, редкий случай. А если что и было нам сейчас нужно, так именно сон.
Друзья: кошка, ласковая попрошайка, другая — черная, более дикая, но тоже голодная. Птицы здесь только что на руку не садятся, и зеленые ящерицы взбегают на столы, охотясь за мошками. Нас кольцом окружает доносящееся издали блеяние коз; на самой вершине холма пасутся пять коров и молоденький бычок, и, соответственно, они мычат. Слышим также собачий лай возле хижин в глубине долины; нынче ночью к концерту присоединятся и обе кошки, это уж точно.
Пляж, по европейским меркам, — пустыня. Молодежь, всего несколько человек, плавает и резвится, черные и коричневые тела пляшут на песке. Вдалеке семья — из столицы или немцы, уныло белобрысые, белокожие, раскладывают полотенца, средства для загара и большие сумки. Мы часами сидим в воде или на песке, ритуально — кремы и сигареты: ни на что другое мы не способны. Мы еще не чувствуем, как накатываются на нас воспоминания, еще нет этой потребности перебирать прошлое, возрастающей вместе с одиночеством и скукой. Как раз наоборот, заблокировать все, что относится к предыдущим неделям; встречи в Делфте, ночь на ферме Эрика. Если все возвращается, мы это отгоняем, как дымок от сигареты: легкое движение руки, и воздух вновь чист.
Две девушки спускаются по тропинке с холма и устраиваются в отдаленной части пляжа, под кокосовыми пальмами. Вычисляем, что это наши соседки по бунгало, представляем их себе в приемной офиса или в начальной школе Детройта, Небраски. Видим, как они вместе входят в море, спортивно уплывают, медленно возвращаются, наслаждаясь теплой прозрачной водой, всей этой красотой, которая превращается в штамп, едва начнешь ее описывать, — извечный сюжет почтовых открыток. На горизонте два парусника, из Сен-Пьера выходит моторка с водной лыжницей, которая с достоинством поднимается после каждого падения, падает она часто.
Когда темнеет — после сиесты мы снова идем на пляж, день клонится к ночи, все небо в больших белых тучах, — мы говорим, что это Рождество отлично отвечает нашему желанию: одиночество, уверенность, что никто не знает, где мы, исключены все возможные неприятности, а в то же время и эти дурацкие сборища в конце года и неизбежные поздравленья — восхитительная свобода: вскрыть пару консервных банок и приготовить пунш (белый ром, сироп из тростникового сахара и маленькие зеленые лимоны). Ужинаем на веранде, отделенной бамбуковой перегородкой от симметрично расположенной террасы, откуда — хотя уже и поздно — снова едва слышно доносятся шепчущие голоса. Мы замечательно взаимно вежливы с соседями, мы даже несколько преувеличенно уважаем друг друга. Если девушки с пляжа действительно занимают наше бунгало, то, быть может, они задаются вопросом, не живут ли в другом крыле бунгало те две женщины, которых они видели на пляже. У цивилизации свои преимущества, мы признаем это между двумя глотками: ни криков, ни транзисторов, ни мурлыканья дешевых песенок. Оставались бы здесь все десять дней, чтобы вместо них не поселилось какое-нибудь многодетное семейство. Христос только что снова родился, что касается нас — можно лечь спать.
Встать с рассветом, сок гуайявы и кофе в больших чашках. Ночь была долгой, порывы дождя, откровенно тропические, внезапный всемирный потоп и внезапное же раскаяние — конец дождю. Со всех сторон доносился собачий лай, хотя луны не было; лягушки и птицы; звуки, которых городскому слуху не определить, но, возможно, от них те сны, которые мы теперь вспоминаем, закуривая первые сигареты. Aegri somnia
