Когда на различные земли, когда на страданья людские
дождями падают лиловые пятна,
вино удивлённо открывает двери,
и в укрытие месяцев оно летит
на мокрых и красных крыльях.
Касаются крыш и стен его ноги,
влажные, как захлебнувшиеся рты,
на обнажённое лезвие дня
каплями сыплются его пчёлы.
Я знаю, когда приходит зима,
вино не убегает, растекаясь в рыданьях,
и не прячется в сумраке церкви,
пытаясь согреться в сброшенном тряпье,
нет, оно плывет над ненастьем,
над зимой, которая нынче пришла
с кинжалом между сведённых бровей.
Меня навещают невнятные сны,
я издалека различаю
и вижу перед собой, за стеклом,
скопления грязных одежд.
Их не достанет пуля вина,
его животворный мак, его алый луч,
они задыхаются в унылых тканях и умирают,
и разливается по пустынным каналам,
по отсыревшим улицам и безымянным рекам
вино, погружённое в горькие думы,
слепое, подземное, одинокое.
Я стою в его пене, я топчу его корни,
я в листве его плачу и в его мертвецах,
в компании павших портных,
посреди подлой зимы.
Я поднимаюсь по залитым кровью ступеням,
ощупываю стены
и плачу, скорбя о грядущем,
преклонив колени на камне.
В облачении из недолговечных металлов,
к терпким бочонкам я направляюсь,
к одиноким трактирам и к сновидениям,
к смолам, зелёным и трепетным,
к бескорыстным раздорам,
к запахам грязи и глотки,
и к бабочкам вечным.
И тогда поднимаются люди вина,
опоясанные фиолетовыми ремнями,
в шляпах из раздавленных пчёл;
они держат бокалы, в которых глаза мертвецов
и мечи из кристалликов соли;
они хрипло гудят, узнавая друг друга,
и распевают песни, придуманные для свадеб.
Мне нравится хриплое пение людей вина,
и стук мокрых монет по столу,
и запах ботинок и винограда;
мне нравится незрячая песня людей вина,
острые звуки, которые бьют
по стене вечерней зари.
Я говорю о том, что существует, боже меня сохрани
воображать и выдумывать в песне!
Я говорю о слюне, разбрызганной по стенам,
о липких чулках проститутки,
я говорю о хоре людей вина,
который косточкой птичьей барабанит по гробу.
Я стою посреди этой песни, посредине зимы,
которая катится по мостовым и панелям,
я стою среди пьяниц,
и гляжу в позабытые дали,
и вспоминаю в безумной тоске,
и засыпаю, упав на пепел.
Мне вспоминаются ночи, поля, корабли,
друзья, что ушли навсегда, и различные случаи жизни,
ещё не расцветшие девочки, воздух прогорклый больниц;
я вспоминаю удары волны по какой-то скале,
украшенной пеной и белою пылью,
я вспоминаю года, проведённые в странах далеких,
на пляжах пустых,
и звонкие звёзды над пальмовой рощей,
и сердце, как бабочка, бьющееся о стекло,
и поезд на трижды проклятых колёсах,
и много других невесёлых вещей.
Вино по утрам оставляет влажные пятна
на стенах пивных заведений, источенных зимними днями,
упавшими в их одиночество,
и голос вина порождает распря,
и начинается сутолока препирательств,
звенит яростный плач бутылок,
и преступление, как бич, рассекает воздух.
Вино втыкает свои чёрные иглы
и прогуливает своих мрачных ежей
среди полуночей и кинжалов,
среди глоток, охрипших от плача,
среди сигар и косматых волос,
и, как морская волна, растёт его голос,
его воющий голос и мёртвые руки.
И тогда убегает вино от погони,
и лопаются под ударами подков тугие бурдюки,
и вино исчезает безмолвно,
и бочки его — молчаливые экипажи
на израненных кораблях, где ветер
разъедает людские лица;
и убегает вино по дорогам,
по каменным плитам церквей, между грудами угля,
осыпаются его перья амаранта,
и рот его зарастает серой,
и вино, пылая на камнях истоптанных улиц,
ищет муравьёв, и колодцы, и бочки,
и рты печальных покойников,
чтобы пробраться в голубые глубины земли —
туда, где сливаются дожди и разлуки.
