Мой приятель Бурдон был любителем загадок. Истинное наслаждение он испытывал лишь тогда, когда шаг за шагом раскрывал очередную тайну. Большую часть времени он проводил в поисках сложных и запутанных дел, а остаток посвящал отысканию скрытой истины, чему способствовали его изощренное воображение и острота ума.
Он не ограничивал круга своих увлечений — его интересовал сам процесс. С равной страстью (его энтузиазм был под стать логике) он мог распутывать хитросплетения комбинаций в бридже, расшифровывать древние рукописи или постигать тайны Вселенной.
Пытаясь заразить меня своей страстью, он не раз говорил:
— Для столь беспокойного ума, как мой, стремящегося к раскрытию тайн, дорогой Менар, не может быть строго очерченной области приложения сил. Мой выбор всегда определяется сложностью препятствий, которые надо преодолеть. Я получаю удовлетворение, и воссоздавая по нескольким костям доисторическое животное, и неопровержимой логикой припирая к стенке преступника, и восстанавливая утраченный текст, и разрабатывая на основе наших несовершенных ощущений стройную космологическую систему. У настоящих исследователей схожий склад ума. И чем незначительней исходные данные, тем выше ценится их работа, такие люди обладают особой наблюдательностью и тонкостью суждений… Идеал подлинного открывателя — выявление истины, исходя практически из ничего.
Героями Бурдона были Шампольон и Леверье, любимыми авторами — По и Эйнштейн. Он не считал для себя зазорным постоянно учиться, а потому обладал кладезем самых необычных знаний. К тому же огромное состояние позволяло ему тратить любые средства на удовлетворение своей страсти.
Его последним увлечением была археология.
— Ее цель — возрождение прошлого, — как-то сказал он мне, — а потому археологическая наука относится к числу дисциплин, где исследователь наилучшим образом реализует собственные качества. Она требует особой техники распутывания тайн, и всякий любитель загадок должен владеть ею в совершенстве. Вот послушайте, что говорит по этому поводу выдающийся специалист.
«…Все свидетельствовало о том, что здание уничтожил беспощадный огонь: слой золы и обгоревших балок местами достигал метровой толщины. Однако после первых пробных раскопов мы обратили внимание на различия в составе отвалов. Составлявшие их вещества поразному трансформировались под воздействием огня. Зная, что обжиг известняка происходит при 850 градусах, золото плавится при 1000, а базальт — при 1300 градусах Цельсия, мы разработали для каждой части здания на момент пожара некую температурную шкалу… Мы построили изотермы, очертив очаги пожара. Зона максимальной температуры, то есть температуры плавления базальта, размещалась в «зале большой вазы»; минимальная температура, температура обжига известняка, соответствовала северному и южному крылу. Это заставило нас предположить, что последние зоны находились под открытым небом, а «зал большой вазы» был центром, где разгулялось пламя… оба предположения подтвердили дальнейшие раскопки. Базальт мог плавиться лишь при наличии сильнейшей тяги; и в самом деле, наша гипотеза подтвердилась: мы обнаружили арку, обеспечивающую интенсивный приток воздуха…»
Пример характерный, но не думайте, что воссоздание облика храмов — единственное достижение этой науки. Иногда, обладая минимальной информацией, удается выяснить не только предназначение здания, но и воссоздать комплекс религиозных верований, их духовную суть. Все это призраком таится в мусоре веков и может быть возвращено к жизни. Именно такое воссоздание является целью истинного исследователя.
Я слушал его рассказы с интересом, однако начинал зевать от скуки, как только рассуждения приобретали абстрактный характер.
Однажды мне представилась возможность оценить методику Бурдона и проследить за всем ходом одного из его следствий.
Я зашел к Бурдону как-то декабрьским утром. Он только вернулся из Египта, и я поздравил его с успешным завершением работы.
— Египетская античность, — нетерпеливо воскликнул он, это забава для детей! Ни одной серьезной трудности. Камни практически неразрушимы, и прочесть их историю довольно просто, если умеешь задавать вопросы. Сейчас я хочу заняться куда более сложным исследованием, хотя результаты его не будут особенно сенсационными. Хотите сотрудничать со мной? Но предупреждаю, работа будет долгой и нудной.
Я уверил Бурдона, что для меня нет ничего приятнее, как предоставить в его распоряжение все свои интеллектуальные возможности.
— О чем идет речь? — спросил я с интересом.
— Несколько дней назад умер мой старый друг Валетт.
— Писатель? Действительно, я читал некролог. Но не знал, что вы были дружны.
— Мы были друзьями. Я любил его за философскую безмятежность и некую, быть может чуть старомодную, но тем и привлекательную патетику… Однако речь о другом. Обстоятельства его смерти…
— Вы хотите сказать, что он скончался при таинственных…
— Ни в коем случае. Его сразил в собственном кабинете самый обычный, но всегда неожиданный апоплексический удар. Он умер без страданий. Мир праху его.
— Так в чем же загадка, мой милый Бурдон?
