— Ух! — сказала за окном ночная птица.
Шушик лежал под кроватью и грыз тапочек. От седьмого сна Тани осталась самая малость.
Сон был про то, как Таня идет по облакам, похожим на сахарную вату, отщипывает от них по кусочку, а Шушику не дает, потому что сладкое собакам нельзя.
Шушик обиженно заворчал, и Таня, повернувшись на другой бок, стала глядеть восьмой сон…
* * *
…— Ты, бабушка, незоркая женщина, — надулась Таня, — Шушик — самая единственная собака, которой нет в природе.
— Псина, как псина, — спросонья сказала бабушка.
— А вот и нет! — возразила Таня, — На самом деле Шушик, — тут Таня немного помолчала, чтобы сдержать смех, — Он переодетый крокодил. Ты видела какие у Шушика зубы? Как по телевизору!
— О, господи! — испугалась бабушка, окончательно проснувшись, — Ты уж поосторожнее, не дразни его.
— Не волнуйся, ба, — успокоила ее Таня, — У нас с Шушиком заемное понимание, — и секретно захихикала.
Конечно, Шушик вовсе не крокодил, но бабушке это знать необязательно.
У Шушика маленькие ножки, длинный, как колбаса, стан и острая лисья мордочка. Глупые люди говорили даже, что он такс, а Таня им не перечила, потому что всегда интереснее иметь такую тайну, которую никто не знает.
Тайна заключалась в том, что Шушик был не совсем Шушиком. По правде говоря, Таня сама толком не знала, кто он такой. Вначале она звала его Шашей, как папу. Тогда она еще была маленькая и думала, что папа спрятался в собаку, как принц в медведя, но потом немного постарела и поняла, что Шаша никакой не папа, а его почтальон. Он ему рассказывает все-все про Таню, пока она глядит сны. Так Шаша стал Шушиком и Таня старалась объяснять ему все свои поступки, чтобы у папы не создалось плохого впечатления.
— Я щипала бабушку, чтобы она не спала. Нельзя спать сидя, можно упасть и крепко ошибиться, — пояснила Таня, уйдя с Шушиком в свою комнату, — Для спанья есть кровать и диван, а стул сделан для того, чтобы сидеть.
Про то, для чего сделан стул, она узнала от Петра Владимировича. Они с мамой чай пили, а Таня уже попила и конфет поела, и вертелась от любопытства.
— Стул, — важно сказал Петр Владимирович, — предназначен для того, чтобы на нем сидели.
— Татьяна, скажи «спасибо» и выйди из-за стола, — строго сказала мама.
Она всегда так говорила при Петре Владимировиче. При нем у нее делался громкий голос и красные щеки. Бабушка сказала, что у Петра Владимировича есть мамин шанс. Слово было красивое, так что Таня сразу догадалась: шанс — это платок, который выглядывает у Петра Владимировича из кармашка. Таня вертелась от того, что хотела как следует рассмотреть платок, который может исполнить самое заветное желание, но кроме белого кончика так ничего и не увидела.
— Отгадай, какое мое заветное желание? — спросила Таня Шушика.
Он повел острой мордочкой и слабо тявкнул.
— Нет, Шушик, ты не прав, мир во всем мире я попрошу в следующий раз, — возразила Таня, — Конечно, это очень важно в наше непростое тяжелое время, но вначале я попрошу…
Таня хитро посмотрела на Шушика и высунула язык.
— Ха-ха-ха-хи-хи-хи, обманулись дураки! Так я тебе и сказала! Это секрет, — Таня подняла кверху палец.
Шушик, глядя на палец, тявкнул погромче.
— Ну, ладно, так и быть, — сдалась она, — Я попрошу у шанса, чтобы ты научился хорошо говорить. А то что же это получается? Папа все-все про меня знает, а я про него — самую чуточку.
Тут Таня немного приврала. Про папу Шашу она помнила всего-навсего две вещи. У него голова в белом и когда он смеется, то трясет плечами. Все остальное она знала от мамы.
— Это еще раньше было, когда тебя бабушка не нашла, — объяснила Таня Шушику, — Мы с мамой в госпиталь ходили. То есть вначале на поезде ехали долго и еще немножко на трамвае. Выходим, а там госпиталь. Такая больница, где детям нельзя болеть. У папы была кровать железная, он лежал на ней и говорил «му», — она прыснула.
Шушик залаял.
— Ты что же думаешь, что я врушка? — обиделась Таня, — Так и говорил. «Му». А голова у него была белая-пребелая. Из-за осколка. Это Чечня.
Шушик сделал вид, что не слышит. Он наклонил морду и попытался укусить себя за грудь.
— Не бойся. У нас Чечни не будет, — разрешила Таня, — Мы еще дети, а папа все равно далеко.
Она замолчала. Дальше рассказывать было неинтересно. Когда они ехали назад, то мама сказала, что папа к ним не вернется. «У него теперь своя жизнь, а у нас своя», — сказала мама. Таня не стала спорить, хоть и не поверила.
— Вот почему он тогда смеялся? — спросила Таня Шушика, — Я встала, чтобы на поезд идти, а папа отвернулся и засмеялся вот так, — она потрясла плечами, будто сбрасывая с себя одеяло, — Разве он стал бы смеяться, если у него своя жизнь?
Шушик встал на все четыре лапы и отряхнулся.
— То-то, — удовлетворенно сказала Таня, — А теперь мы будем играть в госпиталь…
* * *
…От тапочка осталось только два синих клочка. Шушик не хотел их есть из-за железных штучек, которые Таня называла «бомбошками» и очень ими гордилась.
Таня опять заворочалась. Ее восьмой сон оказался совсем коротким. «Всего четыре тысячи знаков», — сказал бы про него Петр Владимирович.
