По-видимому, еще долго не утихнут споры: следует ли считать ЭТО живым? Или даже так: следовало ли? Ибо, к счастью, глагол этот можно теперь употребить и в форме прошедшего времени.
Кое-кого огорчает это обстоятельство. Меня — нисколько. В данном вопросе я из большинства. Можете брезгливо назвать меня заскорузлым обывателем, мне все равно. К тому, чем завершился самый странный, беспокойный, бестолковый и нервный год моей жизни, лично я отношусь с глубоким удовлетворением, и точка.
Нет, мы не победили. Вряд ли мы могли бы победить ЭТО, не превратив изрядную часть земной поверхности в зараженную пустыню, — причем без особой гарантии успеха. Нам просто повезло, я так считаю. Нам часто везло на протяжении нашей истории, мы привыкли к везению.
Вряд ли можно победить, если нет войны.
Как всегда, большинство людей не сделали никаких выводов. Более того: постарались забыть. Теперь даже шутить над ЭТИМ стало не модно, и анекдоты, некогда очень многочисленные, исчезли из эфира, электронных сетей и с газетных полос. Откровенно говоря, среди них не было ни одного удачного, во всяком случае на мой вкус.
И вот по части этого-то стремления поскорее забыть я расхожусь с большинством, потому что знаю твердо: однажды мы проиграем. Как? когда? почему? — пусть над этим думают головы поумнее моей. С меня довольно и Основного Постулата.
В популярном изложении он очень прост: ОДНАЖДЫ НАМ ОЧЕНЬ КРУПНО НЕ ПОВЕЗЕТ.
Говорят, теперь измышлены теоретические модели, позволяющие обойти Основной Постулат и объяснить появление ЭТОГО чем-то иным. Я не очень-то им верю, может быть, только потому, что моя профессия не терпит легковерных и самоуспокоенных. Но скорее всего по другой причине, связанной, если хотите, с категориями совести и иными столь же трудноуловимыми понятиями. Я говорю о вере.
Вера — она бывает и в худшее. В отличие от надежды. Но вот в чем странность: вера в худшее и надежда вполне уживаются друг с другом и могут спокойно сосуществовать во мне бок о бок.
Поскольку я жив — я надеюсь. А поскольку надеюсь — жив.
Я только недавно это понял.
Весь день сыпал мелкий дождик, истребляя последние остатки ноздреватых сугробов по северную сторону дома, сочился каплями с мокрого шифера крыши в жестяной желоб и тощей струйкой верещал в железной бочке, подставленной под водосток. Но к ночи распогодилось. Циклон, поверив прогнозу, отполз на восток. И сразу же резко похолодало, как бывает только в начале апреля; лужицы схватились тонким ледком, мокрые черные ветви яблонь закаменели под хрусткой коркой, колючая проволока, натянутая поверх дощатого забора, заиграла блестками в свете уличного фонаря. Федор Федорович проснулся от писка будильника, подошел к окну, с одобрением взглянул на ясное звездное небо, с неодобрением — на фонарь и решил, что проснулся не зря, а сделав такое умозаключение, заторопился. По сегодняшним условиям наблюдений проснуться следовало еще час назад.
Он выключил калорифер, надел на себя теплое шерстяное белье, а поверх него пуховку и такие же пуховые штаны, сунул ноги в валенки с галошами и водрузил на начавшую лысеть голову вязаную шапочку с помпоном. Посетив дачный туалет ведерной системы, он вернулся в дом, подхватил со стола на веранде термос и коробочку с окулярами, снова вышел на хрусткий ледок и направился к беседке. Та имела довольно странную для непосвященных конструкцию: ее крытая рубероидом крыша могла свободно откатываться в сторону на роликах по уголковым направляющим. Оставалось небо над головой да четыре столба, убрать которые без разрушения беседки не было никакой возможности, и поэтому Федор Федорович с ними мирился.
Из всех видов хобби занятие любительской астрономией — один из самых некомфортных. Федор Федорович зябко поежился, когда пробравшаяся за воротник холодная струйка воздуха достигла тела, и плотнее застегнул пуховку. Сердечко покалывало сильнее обычного, и он подумал о том, что сегодня надо было, пожалуй, залить в термос не кофе, а какао. Но это потом, это успеется…
Три-четыре часа сна перед наблюдениями. И после наблюдений те же три-четыре часа сна, если только с утра не надо ехать на службу. Иначе — меньше. Так примерно каждый третий день, вернее, ночь. В течение тридцати лет. Две трети ночей в году не пригодны для наблюдений по причине непогоды, неспокойствия атмосферы, светлого фона неба в период летнего солнцестояния или просто потому, что дела не отпускают на дачу. А случается, примчишься, поверив прогнозу о безоблачности, и зря. Такой режим сна-бодрствования не нравится организму. И редко какой жене он понравится. Федор Федорович был разведен, жена ушла от него давным-давно, поставив перед выбором: или я, или твой вонючий телескоп, понятно?
Возможно, Федор Федорович, в те годы еще молодой и любивший жену, по глупости сделал бы неправильный выбор, не употреби жена обидный эпитет «вонючий» по отношению к честному и неплохо себя зарекомендовавшему инструменту. Жена ушла, как ее и не было. Ушла и забылась.
Отключив хитроумную самодельную сигнализацию, стерегущую святая святых от воров и вандалов, Федор Федорович снял с телескопа клеенчатый чехол и установил короткофокусный окуляр. Найдя искателем несколько ярких звезд, он достал из ящичка, притороченного к основанию монтировки его «Альтаира», толстую тетрадь, служившую дневником наблюдений, и, подышав на пальцы, при свете карманного фонарика в графе «Погодные условия» записал: «Ясно; ветер слабый», а в графе «Астроклимат по Пиккерингу» сделал пометки: «8 в зените» и «5 вблизи горизонта».
![Ордер на молодость [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/1b/1bcfc6fc04219ed8786919c4325fd8f672904f35.jpg)
