Барби Уайлд
" Сестра Верига "
Многие годы сестра Николетта служила высшей силе. Она молилась девять раз в день. Ее жизнь состояла из работы, молитв, нескольких часов сна, новой работы и новых молитв. Тысячи благочестивых слов устремлялись в небеса, но не находили ответа - только жестокую, мертвую тишину. Когда богохульные сны начали одолевать ее, единственным выходом стало умертвщление плоти. Она помнила слова святого отца Эскривы о страдании: «Возлюбите боль. Почитайте боль. Восхваляйте боль!»… так что с великим рвением взялась за хлыст, но как бы не истязала себя, ничто не могло изгнать демонов из ее головы, кошмарных фамильяров, мучивших ее в течение жизни.
В детстве вступление в орден казалось Николетте единственным вариантом спасения, единственной возможностью очистить сердце от множества грехов, которые, как утверждали ее родители, она совершила. «Каждый грех, даже самый малый, это пятно на твоей душе, и из-за него ты будешь навеки проклята», часто говорила ее мать. Если верить родителям, каждая ее мысль, слово и деяние были греховны. Вину ничто не искупало. Ничто не спасало от тяжкого груза ее бессчетных ошибок. Как и от ярости, которую она прятала от всего мира вместе с темными фантазиями о боли и отмщении.
Занятия сексом и греховные мысли были, конечно, запрещены, но это не значило, что она избежала искушения. Возможно, из-за целибата все стало еще хуже, хотя откуда ей было знать? В семнадцать лет она оказалась в монастыре, так и не поцеловав мальчика, не испытав, каково это – провести ночь с настоящим мужчиной в реальности, во плоти. Ей это было не суждено.
Первые дни в монастыре, пытаясь спасти свою прогнившую душу, сестра Николетта изображала абсолютную набожность, доказывая другим, что монашество – ее призвание. Ее поступки были правильны, а слова – чисты. Безупречные поступки, маска невинности и благочестия отнимали все ее силы, но родители, одержимые догмами, убедили Николетту, что это – единственный путь к спасению.
Все стало еще хуже, когда служить утреннюю мессу назначили отца Ксавье. Он был так хорош собой, так мужествен, так отличался от высохших стариков, прежде заботившихся о духовных нуждах монахинь. Николетта убедилась, что другие сестры тоже мечтали о нем. Она чувствовала, как улучшалось их настроение, стоило ему войти в комнату. Ощущала жар, исходящий от них, когда они опускались перед ним на колени, и он совершал таинство. От случайного прикосновения пальцев отца Ксавье к ее рту, когда он давал ей облатку, по ее телу побежали искры. Сестра Николетта жила этим воспоминанием, хотя и понимала, что для него оно ничего не значило.
Каждую ночь, когда остальные спали, она истязала плоть, пока та не начинала кровоточить, но это не отгоняло мысли о добром отце, напротив, боль пробудила в ней чувственность. Она представляла, что это Ксавье держал хлыст, избивал ее до потери сознания. Падала на пол, без сил, окровавленная, с закрытыми глазами, обнаженная и беззащитная, представляя, как он возвышается над ней. Все еще зажмурившись, бралась за кожаную рукоять хлыста, воображая, что это он врывается в нее, делает ей больно. Она любила эту – его - боль, почитала и восхваляла ее. Ей пришлось сжать зубами тряпку, чтобы заглушить крики. Так сестра Николетта впервые кончила: истекая потом, обнаженная и окровавленная на холодном каменном полу. Удовлетворенная на миг и – отныне - ненасытная.
Через некоторое время она улучшила свою технику. Чтобы усилить удовольствие, она обматывала шею концом хлыста и вводила в себя рукоятку. С каждым рывком петля затягивалась все туже и душила ее. Это усиливало оргазмы. Она кончала снова и снова, содрогаясь, как старая машина, которую заводили зимним морозным утром. Во рту у нее была горечь: открыв глаза, она оказывалась одна. Сестре Николетте суждено было увять в одиночестве. Ни один мужчина не пришел бы, чтобы заполнить огромный высохший колодец ее страсти.
Она вставала, приводила себя в порядок, вытирала слезы обиды и гнева, опускалась на колени на холодный пол и бичевала себя снова и снова за немыслимые мечты и деяния.
Днем сестра Николетта носила веригу – маленькую металлическую цепь с шипами к телу – вокруг чресл. Она застегивала ее так туго, как только могла. Верига должна была напоминать Николетте о страстях Христовых, но лишь возвращала ее к минутам тайных свиданий с тенью отца Ксавье. Сексуальные фантазии стали мучить ее при свете дня. Ирония заключалась в том, что она не могла покаяться и очистить душу – ее единственным исповедником был отец Ксавье. Грехи просто копились, вырастая, как вавилонская башня, чернея и разлагаясь с каждым часом.
Новая греза начала мучить сестру Николетту. Она признается во всем отцу Ксавье. Он ужаснется и, вытащив ее из исповедальни, бросит у подножия алтаря. Сорвет с нее одежды и отхлещет ее кнутом с металлическими наконечниками, попирая ее плоть, пока она не начнет умолять о пощаде. Ее кровь брызнет на прекрасный алтарный покров и лица каменных святых. Отец Ксавье возьмет ее прямо на мраморном полу у алтаря под огромным золотым распятием. Он сбросит рясу, и она увидит его безупречное тело и уд. Она могла только воображать, каким он будет: цвета слоновой кости, твердый и прекрасный, как меч храмовника. В ее фантазиях отец Ксавье пронзал ее не только своим богоданным орудием, но и другими реликвиями, оказывавшимися под рукой, чем священней, тем лучше. Все, чтобы очистить и спасти ее грязное тело и больной разум.
