ВСТУПЛЕНИЕ
КАК Я НАЧАЛ ВЕСТИ ЭТОТ ДНЕВНИК
Уже минуло какое-то время — точнее 37 дней — с тех пор как я начал этот дневник. Сейчас, однако, эти 37 дней кажутся мне вечностью. Моя прежняя жизнь видится мне сном, приснившимся кому-то, кто жил задолго до меня, воспринимается как смутный образ другой, чужой жизни. Тем не менее должен признать, что, в определенном смысле, я довольно быстро приспособился к новой среде обитания, хотя, честно сказать, и не чувствую себя в ней как рыба в воде.
Теперь, когда мой дневник стал осязаемым фактом, мне пришла в голову мысль написать к нему своего рода вступление.
Вступление для кого? — спрашиваю я. Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что дневник попадет в чьи-либо руки? Знай же, мой незнакомый и неосведомленный читатель из более чем туманного будущего, что этот дневник написан в одной из подземных темниц.
Они, наши темницы, находятся на такой глубине, что узник никогда не увидит солнца. Этого шанса у него нет. И дело не в том, что мы тут нуждаемся в свете, о, нет. Освещение здесь такое, что о лучшем не приходится и мечтать. Оно идеально, как говорится, сдозировано по науке, согласно последним открытиям в области физики и биологии. И если уж позволить себе иронию, то я бы сказал, что в чем-то здешний свет лучше солнечного: его никогда не закрывают тучи, с другой стороны, — не надо тратиться на солнцезащитные очки. Ну и температура воздуха тут постоянная — градусов 19 по Цельсию, если не ошибаюсь. Здесь не услышишь споров о том, какое будет время — сухое или дождливое, поскольку времени у нас не существует…
Итак, я нахожусь здесь, где-то на глубине 1350 метров под землей, приговоренный никогда больше не видеть яркого солнечного света, и вот пишу дневник, который, по всей вероятности, никогда не будет прочитан. Идея дневника пришла вскоре после моего появления здесь, Это были очень тяжелые часы, когда я окончательно осознал, что дорога наверх мне заказана навсегда. Но следует вернуться еще раньше и рассказать вам, как это все началось…
Было 21 марта. Ровно 8 часов утра. Я находился в отведенной мне комнате учебно-подготовительного центра ОПУ (К вашему сведению, ОПУ — аббревиатура от «офицеры пусковых установок»). Я только что позавтракал и рассеянно листал лежавшую на столе программу тренировочных занятий, когда в дверь постучали.
В комнату заглянул курьер и сообщил, что меня вызывает шеф. Я тут же поднялся, взглянул на себя в зеркало, смахнул с мундира воображаемую пылинку, снял с вешалки фуражку и покинул помещение.
Конечно, я не мог даже предположить, что в этот миг навсегда расстаюсь со своей прежней жизнью, чтобы начать другую. Помню, я ничуть не удивился, что шеф вызвал меня через курьера: он делал это нередко, когда возникали серьезные поводы, скажем, в случае приезда делегаций, вручения наград или по делам учебной подготовки. Порой он вызывал к себе уж, казалось бы, совсем по пустякам, ну, например, чтобы спросить, как бы между прочим, как я провел уик-энд или нет ли среди моих знакомых тех, кто слишком настойчиво интересуется военной проблематикой. Более того, иногда, возвращаясь от него после очередной дружеской беседы, я невольно задумывался: а была ли вообще у этого хитрого старого лиса какая-либо причина собирать нас или, может быть, ему просто так, от скуки, захотелось с кем-нибудь потрепаться? По-моему, нашего шефа частенько одолевала смертельная скука: он был одиноким. Изолированным, вернее сказать. По службе он был нашим начальником, однако в вопросах техники тягаться с нами он, конечно, не смел. Так что слушать-то мы его слушали, повиновались беспрекословно, но редко кто из подчиненных по-настоящему уважал его или, тем более, считал своим другом. И если попытаться сделать сравнение, то наши отношения с ним складывались, как у вышколенного офицера со старшим сержантом: во время подготовки или учений офицер позволяет ему быть в части чуть ли не маленьким царьком, но в личном плане не поддерживает с ним никаких отношений.
Однако не будем отклоняться. Повторяю: идя к командиру, я понятия не имел, что меня ожидает. Правда, предполагал, что, скорее всего, вызов связан с предстоящим уходом в увольнение. В течение последних трех месяцев мне не разрешали покидать расположение центра, так как курсы вступали в свою последнюю фазу. Даже воскресные дни не были свободными. И мне казалось вполне естественным получить наконец заслуженное увольнение. Не спорю, в центре у нас было немало возможностей провести досуг приятным образом, но так уж устроен человек, так сильна наша тяга к смене декораций, что даже малопривлекательные стороны внешней жизни кажутся нам порой столь соблазнительными именно из-за своей труднодоступности. Сейчас, глубоко под землей, я, естественно, тоскую по казарменной жизни в центре…
Помню, мысль об увольнении взбодрила меня, когда я, подойдя к административному корпусу, преодолевал ступени, ведущие к кабинету шефа.
Командир был, по обыкновению, спокоен и сдержан. Нет, сегодня, кажется, спокойнее и сдержаннее обычного. Он пригласил меня сесть и сказал, что все рапорты обо мне, полученные от вышестоящих чинов, положительные, а посему я представлен к званию майора и, таким образом, Получу существенную прибавку к жалованью.
