Ивушкин не подслушивал. Просто они думали, что он спит, а он проснулся. Разбудило противное слово «диссертация», которое шипело за дощатой перегородкой и извивалось там, как змея.
— Ну, конечно, сразу же после защиты диссертации, — говорил папин голос.
— Как только защитишь диссертацию? — спрашивал мамин.
— Как только диссертацию утвердят и присвоят звание, — объяснял папин.
— Филипп будет жить в угловой, там балкон и солнце, — продолжал мамин голос.
Филипп — это он и есть, Ивушкин. Его зовут Филиппом в честь дедушки. Только он привык, что он — Ивушкин. Так его звали и в яслях, и в детском саду. Это когда они жили в городе. Но вот уже два года, как семья агронома Ивана Филипповича Ивушкина перебралась в деревню. Два года, два прекраснейших года, они прожили в этом славном доме. В нем есть большие сени и лесенка оттуда — на чердак, где пахнет сухими листьями и теплой крышей, где лежит старый угольный утюг, который умеет превращаться в пароход, где кем-то оставлены черные, прокопченные крынки. Внутри крынок темно и таинственно, и кажется, кто-то там на дне шебуршит, и дышит, и живет. И еще в этом доме есть русская печь, в которой разжигается настоящий домашний костер.
Костер горит живым огнем, а потом превращается в красные угли. По ним бегают синие огоньки, а после они куда-то исчезают, и угли накрываются пушистым серым одеялом, гаснут и ложатся спать.
Да что говорить! Главное-то все-таки не это! Главное, что в доме нет, не в доме, а в крытом дворе, куда ведет из сеней маленькая скрипучая дверка, — живет Луша!
Вот про Лушу-то и пошел дальше разговор, который не должен был слышать Ивушкин, но услышал, вроде как бы подслушал, хотя подслушивать некрасиво и стыдно, но если человек проснулся утром, то в чем же тут его вина?
— Что сказал дядя Кузьма? Они возьмут Лушу на конюшню? — Это спрашивала мама.
— Варенька, ну, посуди сама, зачем им в хозяйстве такая старая лошадь?
— Ну, ты хоть погоди, Фильке не говори, он разнервничается.
— Я и сам расстроен, да, может, еще уладим, а?..
Дело в том, что семья Ивушкиных переезжала обратно в город.
Папа Иван Филиппович написал в деревне какую-то диссертацию. Это много-много листов бумаги, напечатанных на машинке, и какие-то листы с непонятными линиями, похожими на зубцы горного хребта, которые называются «диаграммы». И вот теперь почему-то из-за всей этой бумаги папа больше не будет работать в деревне Высоково, и они не будут больше жить в этом замечательном доме, всеми пятью окошками — на тихую речку Меру, на луг, покрытый красной смолкой, и колокольчиками, и ромашками, и дремой. В городе им дают трехкомнатную квартиру, а папа будет работать в НИИ. Ивушкин пока еще не очень понял, что это значит. Самое ужасное, что во всех этих трехкомнатных квартирах люди почему-то не держат лошадей. И вот теперь… Теперь от него что-то скрывают, что-то плохое обязательно случится с Лушей.
— Из хозяйства они ее списали.
Это сказал папа.
— Она списанная, понимаешь? — повторил он.
От этого непонятного, чем-то смертельно угрожающего слова у Ивушкина внутри что-то заболело, как умеет болеть зуб. Ивушкин тихонько застонал.
Шепот за стеной прекратился. В комнату вошла мама с таким лицом, точно завтра Первое мая или Новый год.
— Филюшка, ты не спишь?
— Проснулся, — мрачно буркнул Ивушкин.
Он был уже большой, осенью — в школу. Он понимал, что если зареветь, завопить, заскандалить, все равно ничего не получится. Он решил подождать, подумать хорошенько.
— Филюшка, вставай, приберись немножко. Я пошла в Родово, в магазин: у меня вся соль вышла. Папа уезжает на дальнее поле, сейчас за ним «газик» придет.
И действительно, на дороге тут же что-то заурчало, и, переваливаясь на дорожных колдобинах, к дому подкатил колхозный «газик». Ивашкин видел в окно, как папа сел рядом с шофером Кирюшей и укатил.
— На столе в кухне молоко в жбанчике и коржики. Поешь, посуду сполосни и подмети, ладно, Филюшка? Сделаешь?
— Сделаю, — ответил Ивушкин как-то уж очень неприветливо.
Видно, мама была занята своими радостными мыслями, раз она не обратила внимания на то, что ее всегда ясный и ласковый мальчик хмур и чем-то озабочен.
Взрослые люди иногда впадают в страшное волнение по пустякам, а бывает, проходят мимо вещей важных и серьезных.
Как бы там ни было, мама, взяв сумку, маленький кошелечек в виде кошачьей головы и повязав от солнца косынку в синий горошек, легко сбежала с крыльца и направилась в соседнюю деревню Родово, где был магазин.
Ивушкин остался один. Он глядел на окно, на отставший уголок пожелтевшей марлюшки. Марлю трепал ветер в том месте, где откнопилась кнопка. Ее прикрепили весной — от комаров. А сейчас комаров нету. Ивушкин отогнал эту ненужную мысль. Прислушался. На комоде тикал будильник. Тикал, тикал, — у него никогда ни на что другое не хватало фантазии. Гнал время, гнал время, дуралей! А время, наоборот, надо бы остановить, чтоб можно было хорошенько во всем разобраться!
Что значит «списанная»? Ивушкин вспомнил, что про бороны, которые долго валялись у сараев на главной усадьбе колхоза, в Худяках, и которые недавно наконец свезли как металлолом, тоже кто-то говорил «списанные». Списанные, значит, негодные, ненужные, ничьи. Но Луша!!! Луша умница, труженица, добрая, такая рассудительная, такая, такая… да, любимая, ну и что? Ивушкин ее любил, потому что Луша его друг и прямо так и заявляет ему об этом.
