Когда академика Филиппова или его соратников спрашивали (в основном журналисты): «Верно ли, что вы строите машину времени?», реакция была стандартной. Академик багровел, вставал из-за стола и, отпуская узел галстука, хрипел: «Выход налево по коридору, всего доброго, прощайте!» — а соратники хватали спрашивающего за лацканы или, если спрашивала женщина, отворачивались.
«Машины времени нет и быть не может! — твердили Филиппов и его ученики устно и на страницах прессы. — Не бы-ва-ет! Слышите?! Представьте, что время — поток, ну, река, что ли. Вы можете плыть по течению, допустим, можете выбраться на берег. Но точно в ту же воду, в которой были, вам уже ни за что не вернуться, она уплыла от вас навек. Так и с путешествиями во — или по, неважно, — времени. В сущности перемещаться во времени нельзя, это запрещено уравнениями Чандратилака, но можно выброситься из времени. Куда? Откуда мы знаем? Во вневременье, в ничто…»
Но такие пояснения лишь запутывали все дело. Ведь слушателю или читателю при словах «ну, река, что ли» виделись тихие воды, отпуск в глуши, может быть даже — кувшинки в заводи, в общем, воля вольная, захотел — поплыл по течению, захотел — поперек, а то и против, захотел — вышел, захотел — вошел… Ныряй, плещись, а воды текут ме-едленно, как… как годы. А темпоральщикам, при их особых и, в общем, недружественных отношениях с четвертым измерением, виделся свирепый поток в невылазно крутых, скользких берегах, ворочающий скалы и не позволяющий попавшему в него и помыслить о том, чтобы выскользнуть, или приотстать, или обогнать. Какое там!
И они невесело объясняли: «В принципе уже сегодня можно выкинуть материальный предмет, или даже человека, из времени. Но перемещать во времени? Нет. Вернуться именно в наш временной поток, в нашу Вселенную путешественник уже не сможет. Никогда. Он, можно сказать, выпадает из нашего мира. А как его спасать, то есть вернуть назад — о, это задачка на порядок сложнее, чем отправить. И не о „путешественниках во времени“ следует речь вести, а о „бросках во вневременье“ — бессмысленных и безвозвратных. Что? Благородный риск, жертвы во имя Науки? Бросьте, не тот случай. Что такое жертва ради Науки? Риск жизнью ради нового знания. А выкинуться из Вселенной в никуда — это и не наука, и не знания. Это просто дорогостоящее самоубийство, не добавляющее к нашим познаниям ни-че-го. Да-да, грустно. Все мы зачитывались Уэллсом в юности. Но — такова реальность…»
И хотя установка, в принципе годная для переброски материальных тел куда-то в иное время — возможно, в прошлое, скорее всего — в Никогда-Нигде, существовала, за три года после пуска она ни грамма вещества не отправила из нашего времени в иные времена. Гоняли ее исключительно в режиме нуль-транспортировки, то есть переброски из настоящего в настоящее. Это она тоже могла. Моментально на любое расстояние… Правда, с энергозатратами, растущими пропорционально четвертой степени расстояния и массы: грамм на метр — сто ватт, килограмм на километр — сто триллионов мегаватт, то есть… бр-р-р, подумать и то жутко…
Поэтому уникальная установка, вековая мечта человечества, можно сказать, работала только по ночам, когда потребление энергии минимально, и «кидала» на четыре метра пластинку тонкого оргстекла или замусоленный лист бумаги — недописанный черновик заявления об очередном отпуске старшему технику-лаборанту Иржи Вондраку за поза-позапрошлый год. На этих двух объектах группа Филиппова изучала деформации и напряженность темпоральных полей, побочные эффекты, возникающие при нуль-транспортировке, и тому подобные малоромантичные вещи. Именно нуль-транспортировка, прежде всего пути снижения ее энергоемкости, и считалась темой работ группы, хотя наткнулся на нее Филиппов случайно, еще когда создавал с индийцем Раджендрой Чандратилаком математическую теорию темпорального поля.
А путешествия во времени считались в группе Филиппова (хотя именно из-за них, мечтая о них, пришел в группу каждый ее участник, от слесаря до самого академика) темой неприличной — ну, как тема омоложения старцев в другой группе темпоральщиков, у Рысьева.
…Ласло Фезекаш, один из самых способных темпоральщиков не только группы Филиппова, но и всего мира (то есть всех шести таких групп), был горячим скептиком. Знаете этот тип? Уж если он чему-то или во что-то не верил, он пылко и бескомпромиссно объявлял об этом. Вот если в динозавров не верил, то верящих и убеждал, и высмеивал, а то и за грудки в споре хватал.
— Да я скорее поверю в существование гениального таксидермиста с больной фантазией, чем пресмыкающихся такого размера! — кричал он, по-венгерски делая ударение в каждом слове на первый слог.
— Ты, Ласло, вырос в Будапеште, работаешь в Новосибирске и природу видел только на пикниках, — сердито отвечали динозавроведы и динозавролюбы. — А в ней, в природе, чудес больше, чем обыденности. Ты знаешь, к примеру, что у свиньи и у жирафа шейных позвонков поровну? Да-да, это факт.
Но переспорить Фезекаша было трудно.
Однажды он работал на установке ночью. Днем Филиппов загрузил ее своей работой, а ночью она свободна. Ласло же через неделю сдавать отчет и, пока жена гостит у мамы, он решил приналечь. И вот после восьмой чашки кофе в голове что-то забрезжило. Он осторожненько отодвинул чашку и замер, боясь спугнуть рождающуюся идею. Но вот она откристаллизовалась настолько, что можно было записывать и считать.
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)
