Имя Смирдина неразрывно связано с историею русской литературы{1}. Будь у нас не один, а несколько таких книгопродавцев, как Смирдин, современная русская литература не являлась бы в таком жалком состоянии: не было бы этой агонии, скудости в хороших книгах, не было бы исключительного торжества одной посредственности и книжной промышленности, которая только прикрывается громкими фразами беспристрастия и любви к литературе. В наше время деньги – душа всего; без них нет ни поэзии, ни литературы, ни науки. Это особенно относится к России, где охота к чтению еще только что распространяется, вкус публики и общественное мнение не установились, и потому хорошие сочинения не могут приобретать себе хода, опираясь лишь на свое собственное достоинство. При таком положении вещей понятно, какое огромное влияние может иметь на литературу книгопродавец с средствами, с усердием к своему делу, не к одним своим барышам. Он обеспечивает труд писателя, издает его книгу и дает ей ход, тогда как без него эта книга, может быть, никогда не была бы напечатана; а если б автору и удалось как-нибудь издать ее, то он непременно издал бы ее в убыток себе, не говоря уже о невознагражденном труде и потерянном времени, оторванном от других, более хлебных занятий{2}. Смирдин действовал на поприще книгопродавческом решительно «не в пример» другим русским книгопродавцам: действовал усердно, бескорыстно и благородно. Ему обязана русская публика изданием наших классических писателей – Карамзина, Державина, Батюшкова, Крылова, Жуковского и многих других. Он произвел решительный перелом в ценности книжного товара: до него книги на Руси были дороже серебра и золота{3}. Благородная страсть к книгопродавческой деятельности, в европейском значении этого слова, послужила во вред его личным выгодам и поколебала его коммерческое положение, обогатив некоторых литераторов или «сочинителей»{4}. Он пришел в необходимость обратиться с просьбою о поддержке к той публике, которой он служил с таким беспримерным бескорыстием, с такою пользою для нее, с таким забвением собственных личных выгод. Впрочем, причиною теперешнего стесненного положения Смирдина был общий кризис в книжной торговле, вдруг происшедший в 1839-м году{5}, не менее повредила ему излишняя с его стороны, исключительная доверенность к некоторым литературным авторитетам, которые не остались в накладе от этой доверенности, но умели как следует воспользоваться ею…{6}
Самый способ обратиться к вспомоществованию одолженной им публики – делает большую честь Смирдину. Он просит у публики не пособия, но внимания к изданию, которое должно доставить ему выгоды, если разойдется всё. Русские литераторы сделали свое дело: забыв о всякой парциальности{7}, они спешат соединить в одной книге свои посильные труды. Теперь публике остается заплатить свой долг Смирдину и поддержать славу, русского общества. И публика вдвойне не останется без вознаграждения: с одной стороны, она поможет Смирдину, с другой – приобретет себе четыре тома интересных рассказов, статей для приятного чтения.
Первый том «Русской беседы» разнообразен и занимателен; следующие будут еще интереснее. В первом томе помещены статьи Державина, Батюшкова, Фан-Дима, И. И. Панаева, Бенедиктова, Жуковой, Кукольника, князя Кропоткина, Бернета, Кулжинского, князя Шаховского, Каменского, Б. М. Федорова, Губера, князя Кугушева, А. Н. Муравьева и Бороздны, Мы не войдем здесь в рассмотрение каждой из этих статей: подобное издание не требует критики, хотя и может не бояться неблагосклонного отзыва с ее стороны. Притом же, в глазах критики, уважающей приличие и доброе намерение, все статьи живых литераторов должны быть здесь равно хороши. И потому мы заметим только о двух произведениях писателей, уже не существующих лично для современников: об оде Державина «Слепой случай»{8} и «Видении на берегах Леты» Батюшкова{9}. Оба они принадлежат к самым посредственным произведениям этих писателей, и оба гораздо ниже их славных имен; но Смирдин тем не менее заслуживает признательность за сохранение этих пьес для потомства: все, относящееся к знаменитым талантам, интересно, – и поэтическая ода «На смерть Мещерского»{10}, и реторически-прозаическое рассуждение о «Слепом случае», и роскошно-поэтическая «Элегия на развалинах замка в Швеции»{11}, и неудачная попытка в юмористическом роде «Видение на берегах Леты»: то и другое – равно факты для истории русской литературы, хотя и не одинакового значения. Не для похвалы «Русской беседы», а для украшения нашей рецензии чем-нибудь остроумным и забавным выписываем здесь миленькую и замысловатую басенку почтенного ветерана нашей поэзии и литературы, талантливого Б. М. Ф(Ѳ)едорова:{12}
Комар
Лошадка воз везла куда-то на базар,
С тяжелой кладью воз: лошадка приустала,
А на возу сидел комар;
В нем жалость к лошади припала.
«Быть так, – сказал комар, – тебя я облегчу:
Чтоб ты под бременем тяжелым не упала,
И с воза я слечу».
Слетел комар, жужжит, летает,
Свою умеренность и жалость прославляет,
И то, как был тяжел,
И то, как он слетел.
Пигмейкин, – критик, тож мечтает,
