Нарастая, тягучий звук органа заполнял внутреннее пространство старой католической церкви в пригороде Женевы. Сквозь высокие витражные окна струился мягкий свет, попадая в тень, таяли плавающие в нем мириады пылинок. Снаружи кипел радостный июньский день – шум проезжающих машин, голоса и смех прохожих, щебетание птиц. Мерно поскрипывала карусель, кружащаяся на соседней детской площадке…
Но массивные стены из серого камня не пропускали звуков и Ольга словно растворилась в цветном потоке свете, в густой и бесстрастной органной музыке. Ей казалось, что ее втянула в себя какая-то гулкая, герметически закрытая от внешнего мира пустота. Боль не исчезла, но она как-то притупилась, перестала пульсировать в каждой клеточке ее тела, и подступившее бессилие испугало Ольгу. Она крепко сжала сцепленные на коленях руки, заставила себя выпрямиться и чуть опустила веки, не сводя взгляда с установленного на возвышении темного полированного гроба. Гроб, согласно католическому обряду, был закрыт. Белые лилии – любимые цветы Пилар – почти целиком покрывали крышку, касаясь основания прикрепленного к ней тяжелого кованого распятия. Музыка стихла. В наступившей тишине приглушенно зазвучали голоса, скрипнула растворяемая дверь – одетые в черное служители не спеша выкатили катафалк…
* * *
Вот и все. Закончилась панихида, неслышно увозят гроб, унесут цветы и Ольга встанет у дверей, принимая соболезнования и благодаря собравшихся за поддержку. Она не стала надевать темные очки – от кого прятать покрасневшие, но сухие глаза? Она должна быть мужественной, она не должна сломаться, не должна показать свою слабость. Именно такой хотела видеть свою дочь Пилар, именно так воспитывала свою ненаглядную девочку гордая испанка, до самого конца отчаянно боровшаяся со своей неизлечимой болезнью. «Никогда не отворачивайся, не отводи глаз, смотри жизни в лицо и не бойся. Умей держать удар и тогда тебя не сломают». Девочка всматривалась в лицо матери, не совсем понимая, почему ее попытаются сломать, но преодолевать страх она научилась очень рано. «Ты у меня храбрая, моя красавица», и маленькая Ольга готова была терпеть любую боль или неудобства, чтобы услышать эту похвалу. Похвалу, которую она уже никогда не услышит…
* * *
– Ты как, ничего? Держись, моя хорошая, – погладив руку Ольги, прошептала стоявшая рядом Мирель, сиделка, ставшей подругой и опорой Пилар в тяжелые последние месяцы болезни. – Держись. Пилар уже там – набожная Мирель подняла глаза к небу – и ей будет больно увидеть, как ты страдаешь. – Слабая улыбка тронула губы Ольги, она склонила голову к плечу сухонькой Мишель. – Да, да, конечно, все будет в порядке.
Церковь постепенно пустела. Народу пришло немного, случайных людей не было. Коллеги по работе, несколько знакомых соотечественников-испанцев, помогавшая вырастить Ольгу старенькая няня. Близко знавшие эту замкнутую немолодую женщину они не могли не уважать Пилар за честность и благородство – качества, не слишком часто встречающиеся вообще, а в коллективах международных организаций – особенно.
Чему удивляться? Ни стабильная карьера, ни завидное материальное благополучие не смогли заменить этим людям привычную для их этноса среду, теплоту, а иногда и испепеляющий жар родственных отношений. За роскошной женевской природой, за ухоженными парками города, многоцветной мозаикой его газонов и клумб, за прозрачностью озера не сразу почувствуешь коварный, гнетущий климат влажный низины, время от времени взрывающийся мощным ветром (биз), который лишь закрепляет подавленное состояние духа и усиливает желание забиться в свой теплый уголок и пересидеть, переждать унылые денечки. Утверждают, что только второе поколение родившихся в этом городе могут избежать этой незаметной на первый взгляд нелегкой участи, но для вновь приехавших, большинство которых и составляли "международники", депрессивный женевский климат является роковым.
Замкнутая, беззаветно преданная своей дочери Пилар никогда не говорила о своем прошлом, тщательно оберегая и настоящее, свою личную жизнь. Она не переносила сплетен и пересудов, но была отзывчивой и щедрой. В ее воистину испанском характере не было мелочности и окружающие всегда могли рассчитывать на ее помощь. Люди тянулись к ней, но она близко к себе никого не подпускала. И на это были свои причины.
Последние из собравшихся на панихиду вышли из церкви.
– Какая прекрасная панихида, – подхватив под руку свою элегантную приятельницу, вполголоса проговорила пухленькая женщина, поправляя на голове темную косынку. – Ну да она ее заслужила, вытерпела столько. Какая стойкость! Никому и не пожаловалась, никаких снисхождений себе не просила. Хотя выглядела такой уставшей. Помнишь прошлогоднюю конференцию по информационным технологиям? Пилар меня несколько раз подменяла в вечернюю смену, а могла бы отказаться. И с терминологией разбирались вместе, даже бывало задерживались.
Элегантная дама присутствовала на отпевании только по долгу службы. Да, покойная отличалась характером… – сказала она и поискала глазами урну (не класть же измятый бумажный платок в свою лакированную сумочку).Коллег полагалось провожать в последний путь, хотя лично она к покойной никаких теплых чувств не испытывала. – Тоже мне, эталон переводческого мастерства! – дама считала собственные переводы безупречными, коллективных обсуждений не признавала, а вполне оправданные замечания воспринимала как личное оскорбление. – Не спорю, покойная любила поискать истину , но принципиальна была до педантизма.
