Репортаж с петлей на шее
Сидеть, напряженно вытянувшись, уперев руки в колени и уставив неподвижный взгляд в пожелтевшую стену комнаты для подследственных во дворце Печека, — это далеко не самая удобная поза для размышлений. Но можно ли заставить мысль сидеть навытяжку? Кто-то когда-то — теперь уж, пожалуй, и не узнать, когда и кто,— назвал комнату для подследственных во дворце Печека кинотеатром. Замечательное сравнение! Обширное помещение, шесть рядов длинных скамей, на скамьях — неподвижные люди, перед ними — голая стена, похожая на экран. Все киностудии мира не накрутили столько фильмов, сколько их спроецировали на эту стену глаза ожидавших нового допроса, новых мучений, смерти. Целые биографии и мельчайшие эпизоды, фильмы о матери, о жене, о детях, разоренном очаге, о погибшей жизни, фильмы о мужественном товарище и о предательстве, о том, кому ты передал последнюю листовку, о крови, которая прольется снова, о крепком рукопожатии, которое обязывает, — фильмы, полные ужаса и решимости, ненависти и любви, сомнения и надежды. Оставив жизнь позади, каждый здесь ежедневно умирает у себя на глазах, но не каждый рождается вновь. Сотни раз видел я здесь фильм о себе, тысячи его деталей. Попробую рассказать о нем. Если же палач затянет петлю раньше, чем я закончу рассказ, останутся миллионы людей, которые допишут счастливый конец.
| Жанр: | Публицистика |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 31 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1987 |
| Формат: | Полный |
Репортаж с петлей на шее читать онлайн бесплатно
ДА, Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛИ ЗАБЫТЫ
ТОВАРИЩИ, КОТОРЫЕ ПОГИБЛИ,
ЧЕСТНО И МУЖЕСТВЕННО СРАЖАЯСЬ НА ВОЛЕ
ИЛИ В ТЮРЬМЕ. И НЕ ХОЧУ ТАКЖЕ,
ЧТОБЫ ПОЗАБЫЛИ ТЕХ ИЗ ОСТАВШИХСЯ В ЖИВЫХ,
КТО СТОЛЬ ЖЕ ЧЕСТНО И МУЖЕСТВЕННО
ПОМОГАЛ НАМ В САМЫЕ ТЯЖЕЛЫЕ ЧАСЫ.
Глава I
Двадцать четыре часа
Без пяти десять. Чудесный теплый весенний вечер 24 апреля 1942 года.
Я тороплюсь, насколько это возможно для почтенного, прихрамывающего господина, которого я изображаю, — тороплюсь, чтобы поспеть к Елинекам до того, как запрут подъезд на ночь. Там ждет меня мой «адъютант» Мирек. Я знаю, что на этот раз он не сообщит мне ничего важного, мне тоже нечего ему сказать, но не прийти на условленное свидание — значит вызвать переполох, а главное, мне не хочется доставлять напрасное беспокойство двум добрым душам, хозяевам квартиры.
Мне радушно предлагают чашку чаю. Мирек давно пришел, а с ним и супруги Фрид. Опять неосторожность.
— Товарищи, рад вас видеть, но не так, не всех сразу. Это прямая дорога в тюрьму и на смерть. Или соблюдайте правила конспирации, или бросайте работу, иначе вы подвергаете опасности себя и других. Поняли?
— Поняли.
— Что вы мне принесли?
— Майский номер «Руде право».
— Отлично. У тебя что, Мирек?
— Да ничего нового. Работа идет хорошо…
— Ладно. Всё. Увидимся после Первого мая. Я дам знать. И до свиданья!
— Еще чашечку чаю?
— Нет, нет, пани Елинкова, нас здесь слишком много.
— Ну одну чашечку, прошу вас!
Из чашки с горячим чаем поднимается пар. Кто-то звонит.
Сейчас, ночью? Кто бы это мог быть? Гости не из терпеливых. Колотят в дверь:
— Откройте! Полиция!
— К окнам, скорее! Спасайтесь! У меня револьвер, я прикрою ваше бегство.
Поздно! Под окнами гестаповцы, они целятся из револьверов в комнаты. Через сорванную с петель входную дверь гестаповцы врываются в кухню, потом в комнату. Один, два, три… девять человек. Они не видят меня, я стою в углу за распахнутой дверью, у них за спиной. Могу отсюда стрелять беспрепятственно. Но девять револьверов наведено на двух женщин и трех безоружных мужчин. Если я выстрелю, погибнут прежде всего они. Если застрелиться самому, они все равно станут жертвой поднявшейся стрельбы. Если я не буду стрелять, они посидят полгода или год до восстания, которое их освободит. Только Миреку и мне не спастись, нас будут мучить… От меня ничего не добьются, а от Мирека? Человек, который сражался в Испании, два года пробыл в концентрационном лагере во Франции и во время войны нелегально пробрался оттуда в Прагу, — нет, такой не подведет. У меня две секунды на размышление. Или, может быть, три?
Мой выстрел ничем не поможет, я лишь избавлюсь от пыток, но зато напрасно пожертвую жизнью четырех товарищей. Так? Да. Решено.
Я выхожу из укрытия.
— А-а, еще один!
Удар по лицу. Таким ударом можно уложить на месте.
— Hande auf![1]
Второй удар. Третий.
Так я себе это и представлял.
Образцово прибранная квартира превращается в груду перевернутой мебели и осколков. Снова бьют кулаками.
— Марш!
Вталкивают в машину. На меня все время направлены револьверы. Дорогой начинается допрос:
— Ты кто такой?
— Учитель Горак.
— Врешь!
Я пожимаю плечами. — Сиди смирно или застрелю!
— Стреляйте!
Вместо выстрела — удар кулаком.
Проезжаем мимо трамвая. Мне кажется, что вагон разукрашен белыми гирляндами. Свадебный трамвай сейчас, ночью? Должно быть, у меня начинается бред.
Дворец Печека. Я думал, что живым туда никогда не войду. А тут почти бегом на четвертый этаж. Ага, знаменитый отдел II-А-1 по борьбе с коммунизмом. Пожалуй, это даже любопытно.
Долговязый, тощий гестаповец, руководящий налетом, прячет револьвер в карман и ведет меня в свой кабинет. Угощает сигаретой.
— Ты кто?
— Учитель Горак.
— Врешь!
Часы на его руке показывают одиннадцать.
— Обыскать!
Начинается обыск. С меня срывают одежду.
— У него есть удостоверение личности.
— На чье имя?
— Учителя Горака.
— Проверить! Телефонный звонок.
— Ну конечно, не прописан! Удостоверение фальшивое. Кто тебе выдал его?
— Полицейское управление.
Удар палкой. Другой. Третий… Вести счет? Едва ли тебе, дружище, когда-нибудь понадобится эта статистика.
Фамилия? Говори! Адрес? Говори. С кем встречался? Говори! Явки? Говори! Говори! Говори! Сотрем в порошок!
Сколько примерно ударов может выдержать здоровый человек?
По радио сигнал полуночи. Кафе закрываются, последние посетители расходятся по домам, влюбленные медлят у ворот и никак не могут расстаться. Долговязый, тощий гестаповец, весело улыбаясь, входит в помещение.
— Все в порядке… господин редактор!
Кто им сказал? Елинеки? Фриды? Но ведь они даже не знают моей фамилии.
— Видишь, нам все известно. Говори! Будь благоразумен.
Оригинальный словарь. Быть благоразумным — значит предать.
Я неблагоразумен.
— Связать его! И покажите ему!
Час. Тащатся последние трамваи, улицы опустели, радио желает спокойной ночи своим самым усердным слушателям.
— Кто еще, кроме тебя, в Центральном Комитете? Где ваши радиопередатчики? Типографии? Говори! Говори!
Теперь я могу более хладнокровно считать удары. Болят только искусанные губы, больше ничего я уже не ощущаю. — Разуть его!
В ступнях боль еще не притупилась. Это я чувствую.
Пять, шесть, семь… Кажется, что палка проникает до самого мозга.
