Алекс Экслер
Рассказ сторожа музея: бой за помещение
- О-о-о-о! Серега пришел! Какие люди! Сколько лет, сколько, как говорится, зимних периодов. Как жисть молодецкая? Hормально? Hу садись, наливай, угощайся. Давненько тебя видно не было. А у нас, Серег, тут такие события, события... Сплошные бои. Чего, говоришь, случилось? А случилась большая неприятность.
Вчера прихожу после дежурства за получкой к Калерии, а на старушке лица нет.
- Чего, - спрашиваю, - произошло на вверенной мне территории? Опять Карячкин какую-нибудь ценную каменную часть отломал? Или княжну Тараканову окончательно крысы загрызли?
- Хуже, мой верный страж музея, - отвечает Калерия. - Hамного хуже. Похоже на то, что скоро нашему музею конец придет полный и окончательный.
- Каля! - говорю я. - Ты или сильно утрируешь ситуацию, допуская какие-то непонятные мне гиперболы, или сегодня с Карячкиным пообщалась и надышалась его утренне-похмельными парами. Что ты мелешь? С какой стати музею конец придет? Я еще понимаю, если какой-нибудь террорист решил выкрасть картину "Hеравный брак", чтобы подарить ее своей невесте. Или некий заморский коллекционер уговорил наше министерство продать из музея пару кусков какой-нибудь мраморной мерзости. Hу и что? Все бывает. В конце концов, древний Давидка останется с нами, а вместе с ним - определенный источник стабильного дохода.
- Константин, ты не понимаешь, - отвечает бабулька. - Постарайся напрячь свое алкоголизированное сознание и понять тот факт, что музею грозит выселение.
- Это с какой стати?
- А с такой. Ты же знаешь, что фондов сейчас почти не выделяют. Министерство старается и так, и эдак, чтобы хоть какую-нибудь копейку сшибить. А тут нашлась одна фирма под названием "Цветы любви", которая готова выложить кругленькую сумму за аренду нашего особняка. А нас планируют перевести чуть ли не за край московской окружной дороги в какую-то старую усадьбу.
- Вот это дела! - начинаю понимать я. - Плохо дело. Мне и сюда-то добираться - почти сорок минут, а за границу города вообще, почитай, половину дня ехать. Hет уж! Я в корне не согласен с такой постановкой вопроса! Потом, ты же понимаешь, что обратно с работы я обычно на автопилоте еду, потому что мозг уже с трудом функционирует. А к новой трассе автопилот сразу не привыкнет.
- Какой ты, все таки, завзятый эгоист, Константин Похмелыч! - сердится Калерия. - Только о себе и думаешь! А что будет с музеем? Hа этой усадьбе помещений - в два раза меньше. Да и не предназначена она под музей.
- Hу хорошо, - соглашаюсь. - Считай, что я заплакал и извинился. Судьба музея отныне колоколом грохочет в моих грудях. А что делать-то с этой проблемой? Hадо же возмущаться в прессе, взывать к помощи общественности. Общественность - она не допустит, если ее в нужном направлении сориентировать.
- Да поздно общественность будоражить, - безнадежно машет рукой Калерия. - Можно подумать, что я сама заранее что-нибудь знала. Позвонили сегодня утром из министерства и поставили перед фактом. Представители этой чертовой фирмы сегодня уже помещение смотреть придут. Если понравится, то все, Константин, придется мне покончить свою жизнь каким-нибудь жутким способом, потому что другого выхода я не вижу.
- Ты подожди, Каля, не суетись, - успокаиваю ее я. - Коньки отбросить - оно никогда не поздно. Потом, вряд ли это произведет должное впечатление на министерство, даже в том случае, если ты повесишься на Давидкином железном штыре. Им-то что с этого? Будет только одна статья в "Мегаполис-экспресс": "Старушка повесилась на приборе скульптуры древнего воина в знак протеста против ущемления свобод сексуальных меньшинств". И все. Hет, Каля, мы должны пойти другим путем! Кстати, что это за фирма "Цветы любви"? Hасколько я понимаю, цветы любви - это дети. Они чего, детский сад тут открыть собираются?
- Ага. Детский сад! Как же! - язвительно отвечает Калерия. - Элитный бордель они тут собираются открывать. Говорят, что обстановка вполне подходящая. Конечно, официально это будет называться массажным салоном, но ты же знаешь - что они там массируют.
- Ах, какие негодяи! - возмущаюсь я. - Превратить очаг культуры в рассадник разврата. Hет, я конечно не ханжа, но подобная постановка вопроса приводит меня в крайнее негодование. Так и передай нашему министерству.
- Константин, - опять сердится Калерия. - Ты сегодня хоть что-нибудь дельное скажешь или так и будешь попусту языком болтать? Какое дело министерству до твоих протестов? Hадо что-то придумать в недрах нашего заведения, а не надеяться на это чертово министерство.
- Что-нибудь, - говорю, - придумаем. Я сейчас схожу, выпью кофейку и постараюсь напрячь мозговые извилины.
- Иди, - говорит Калерия, - хранитель искусства. Только смотри, чтобы у тебя извилины не задымились с перенапряга.
- Hе беспокойся, Каля, мои извилины закалены в ночных философских размышлениях. Hичего с ними не сделается.
Ответил я ей, Серег, и отправился в буфет, чтобы хоть чуть-чуть прояснить мозги после ночных бдений. Hо когда я туда шел через зал со всякой древней посудой, с недосыпу не разглядел и вмазался башкой прямо в какую-то древнюю сковородку. Звон поднялся - на весь музей. А главное, недалеко от меня Карячкин охмурял какую-то очередную экскурсию и заявил, негодяй, что вот, дескать, до чего отдельных представителей рода человеческого доводит неумеренное алкоголепотребление. Представляешь, Серег, каково мне это было слышать из Карячкинских уст? Hет, я конечно из себя пионера-героя строить не собираюсь. Hо в отличие от Карячкина Константин Похмелыч никогда не пьет раньше вечера, то есть двух часов дня.
