Четыре года пути по бездорожью изрядно потрепали фургоны. Ступицы колес и другие части повозок пришлось заменить, делая их прямо из местной древесины. Брезентовые корпуса покрылись таким количеством заплат, что исходного материала почти не было видно; упряжки сократились с восемнадцати быков на каждый фургон до десяти – поголовье уменьшили хищники и болезни. Но усталый маленький караван все же продолжал тащить тысячу бивней – десять тонн слоновой кости, добытой ружьем Шона Кортни; в Претории он превратит охотничьи трофеи в пятнадцать тысяч золотых соверенов.
Шон снова богат. Одежда у него сейчас грязная и мешковатая, грубо заштопанная, сапоги изношены и залатаны сыромятной кожей, большая нестриженая борода спускается на грудь, а волосы на шее выше воротника куртки неровно обкромсаны ножницами. Но вопреки такому виду он богач – у него есть слоновая кость и золото, которое лежит в несгораемом шкафу Народного банка в Претории.
На возвышении у дороги он остановил лошадь и посмотрел на медленно движущиеся неуклюжие фургоны. «Пора покупать ферму», – думал он, довольный. Ему тридцать семь лет, он уже немолод… самое время остепениться. Шон точно знал, что ему нужно, хорошо представлял, где построит дом – близ откоса, так что по вечерам сможет сидеть на веранде и обозревать равнину в голубой дымке до самой реки Тугелы.
– Завтра утром будем в Претории.
Течение мыслей Шона прервал голос позади. Оглянувшись, он увидел зулуса, сидевшего на корточках за его лошадью.
– Хорошая была охота, Мбежане.
– Нкози, мы убили много слонов, – кивнул Мбежане, и Шон впервые заметил серебряные нити в шапке его густых волос. Он тоже уже немолод.
– И много дорог прошли, – продолжал Шон.
Мбежане с серьезным видом наклонил голову, соглашаясь.
– Человек устает от долгой дороги, – вслух размышлял Шон. – Приходит время, когда ему хочется ночевать два раза подряд на одном месте.
– И слышать, как поют на полях во время работы его жены, – подхватил Мбежане. – Видеть, как по вечерам его сыновья пригоняют скот в крааль.
– Такое время наступило для нас обоих, друг мой. Мы возвращаемся домой в Ледибург.
Загремело копье, ударяя о щит, обтянутый хорошо выделанной шкурой; Мбежане встал, под его черной бархатной кожей перекатывались мышцы. Он посмотрел на Шона и улыбнулся – яркие белые зубы, сплошное сияние. Шон ответил тем же; мужчины улыбались друг другу, как мальчишки после какой-нибудь проказы.
– Если подгонять быков, можно добраться до Претории и сегодня, нкози.
– Давай попробуем, – согласился Шон и повел лошадь по склону наперерез фургонам.
В блеске африканского утра караван медленно продвигался вперед, и в самом его хвосте возникло непонятное смятение, быстро распространившееся по всей его длине; лаяли собаки, слуги подбадривали мчавшегося к голове каравана всадника. Тот наклонился в седле к холке коня и управлял им локтями и коленями – шляпа на кожаном ремешке повисла на шее, ветер развевал черные волосы.
– Львенок ревет громче своего папы-льва, – хмыкнул Мбежане, с умилением наблюдая за всадником, который подскакал к первому фургону и осадил вставшего на дыбы коня.
– И рвет рты всем лошадям, на каких ездит, – проворчал Шон, с умилением глядя, как его сын отвязывает от седла и бросает на дорогу у фургона тушу антилопы. Два зулуса торопливо подобрали тушу, а Дирк Кортни заспешил туда, где у дороги ждали Шон и Мбежане.
– Всего одна? – спросил Шон, и Дирк остановил коня и повернул его, чтобы ехать рядом с отцом.
– Нет. Я свалил трех тремя выстрелами. Слуги несут остальных.
Дирк считал в порядке вещей, что он, девятилетний, должен добывать для всех мясо. Мальчик удобно сидел в седле, подбоченясь, точно копируя позу отца.
Чуть нахмурившись, чтобы скрыть глубину своей любви и гордость, Шон незаметно разглядывал сына. Красота мальчика была почти неприлична, такие невинные глаза и безупречная кожа должны были бы достаться девочке. Солнце высекает из копны темных кудрей рубиновые искры, широко расставленные глаза обрамлены длинными черными ресницами и подчеркнуты тонкими линиями бровей. Глаза изумрудно-зеленые, а кожа золотистая – не лицо, а драгоценная маска. Но вот Шон посмотрел на рот и почувствовал легкую тревогу. Рот слишком велик, губы чересчур широкие и мягкие. И форма неправильная – как будто в любую минуту мальчик готов капризно надуть их.
– Мы сегодня весь день будем в пути, Дирк. Без остановок двинем до самой Претории. Поезжай назад и передай это кучерам.
– Пошли Мбежане. Он ничем не занят.
– Я велел это сделать тебе.
– Но папа! Я сегодня и так много сделал!
– Езжай, черт побери! – взревел Шон с напускной яростью.
– Я только что вернулся, это несправедливо… – начал Дирк, но Шон не дал ему закончить:
– Всякий раз, как я прошу тебя о чем-нибудь, ты артачишься. Делай что говорю!
Они смотрели друг другу в глаза – Шон сердито, Дирк упрямо и мрачно. Шон с отчаянием узнавал это выражение лица; предстояла очередная ссора – в последнее время их стало очень много.
Закончится ли она так же, как многие из их ссор? Придется ли ему признать поражение и вновь использовать хлыст? В последний раз это случилось две недели назад – Шон отчитал Дирка за какую-то мелкую небрежность в уходе за пони. Дирк в мрачном молчании дождался, пока отец умолкнет, потом ушел вдоль фургонов. Шон уже забыл о нем и беседовал с Мбежане, когда из лагеря вдруг донесся болезненный визг, и Шон бросился на звук.
