Я говорю не в укор и не в осуждение: я — человек из глины. Точнее: я хочу слепить человека из глины.
4 декабря 1921 года я сделал это необыкновенное открытие, которое, несомненно, будет иметь огромное влияние на всю мою последующую жизнь. Убедившись в совершенной непреложности странного случая, я пытался исследовать причины, которыми он был вызван, и пришел к следующим результатам.
Я не был рожден человеком из глины и стал таковым очень недавно, по-видимому, в октябре прошлого года или около того. Здесь было бы уместно напомнить странную еврейскую легенду, которая дает нам несколько весьма рациональных советов, касающихся того, каким образом оживить человека, сделанного из глины. Мне известно также, что многие раввины, нуждаясь в добросовестном служке синагоги, делали себе человека из глины и оживляли его, пользуясь упомянутыми советами.
Кроме того, я бы мог рассказать о том, что в одном из самых прекрасных городов Советского Союза живут и часто встречаются десять человек, которые и не подозревают даже, что они сделаны из самой лучшей глины. Но я этого не скажу, потому что я скромен и молчалив по природе. Прошли века, прежде чем я родился, и пройдут века, после того как я умру.
Если бы остальные четыре странника могли сказать то же самое, то пятый не написал бы столь странного предисловия.
Вечер наступает, куклы готовы к представлению, все на своих местах.
Внимание!
Занавес поднимается.
1
— Любезные сограждане! Я — рыжего цвета. Вы не должны сомневаться в том, что я — рыжего цвета.
И точно: клок ярко-рыжих волос торчал из-под колпака.
— Более того: я умен, я красноречив, я умею ходить по канату. У меня есть Пикельгеринг, любезные сограждане. Пикельгеринг, знаток схоластической философии и самая лучшая кукла из всех, которые вам когда-либо приходилось видеть.
Пикельгеринг высунулся из-под ситцевого полога, мигнул бубенчиком и поклонился с необыкновенным достоинством.
— Словом, я — самое достопримечательное на обоих полушариях, а что касается моих собственных полушарий, то они-то и есть самое во мне примечательное.
Полушария показались было из-под раздвинутых занавесок, но, как бы устыдясь обширного общества, вновь скрылись под приветливую сень полога.
— Но я буду краток. Я не хочу надолго задерживать на себе ваше благородное внимание. Позднее время не позволяет мне развернуть в пространной речи мои природные дарования. Любезные сограждане! Я — шарлатан!
И рыжий клок с упорством пронзил отсыревший в погребе воздух.
Мастеровые: кузнецы, кровельщики, стекольщики, портные-закройщики и портные, кладущие заплаты на старое платье, купцы, матросы и веселые девушки в одеждах голубых и синих, с желтой лентой в волосах, указывающей на их ремесло, — все смешалось между узкими столами в веселую дымную массу. За стойкой, на огромной бочке, сидела хозяйка, отличавшаяся от своего сиденья только цветом лица. Оно было кирпичного цвета.
Особняком от всех в дальнем углу сидела докторская тога.
— Благородный герцог Пикельгеринг вздыхает по своей возлюбленной герцогине, — закричал шарлатан.
Пикельгеринг сел и принялся вздыхать с треском.
— Не извольте беспокоиться, — продолжал шарлатан, — у него немного испортилась пружина. Однако, судя но гороскопу, составленному знаменитым, неподражаемым астрологом Лангшнейдериусом, ему суждена долгая и счастливая жизнь. Организм его крепок и вынослив, ибо он сделан мастером Лангедоком из Шверина, а куклам мастера Лангедока суждено бессмертие. Но ныне печаль по упомянутой герцогине заставляет его проливать горчайшие слезы.
И точно: благородный герцог проливал слезы, но почему-то не из того места, откуда они, по всем естественным законам, должны были бы проливаться.
— Освальд Швериндох, схоласт, ты жив или ты уже умер? — говорил с горечью человек в докторской тоге. — Если ты умер, то отправляйся на кладбище, если же ты еще жив, то что ты делаешь в этом грязном трактире?
— Я пьян, — отвечал он себе с некоторым достоинством, — я пьян, пивной стакан в моих руках, а колба в моем кармане.
Под привычными руками шарлатана герцогиня с величайшей охотой изменила благородному супругу. Но вот она заболела, и шарлатан мигом доставил к ней доктора с огромной бутылкой в руках.
Тогда Пикельгеринг очнулся от своей бесплодной мечтательности и под неустанным наблюдением умелого руководителя с грозным видом приблизился к виновной супруге. Виновная супруга встала на колени, склонила голову и покорно ожидала решения своей участи. Шарлатан решил ее участь, вытер пот со лба и закричал:
— Любезные сограждане, представление кончается!
Потом отошел в сторону, потянул за веревку, и ситцевые занавески скрыли под собой дальнейшие приключения грозного Пикельгеринга и злосчастной герцогини.
— Гомункулюс, — говорил схоласт, хлопая себя по карману, — ты меня слышишь, Гомункулюс? Ага, ты не слышишь меня, мерзавец, ты не слышишь меня, я тебя выдумал, а ты мертв!
Шарлатан сложил свои куклы и подошел к стойке.
— Хозяйка, — сказал он, — сегодня последний день моей работы. Наступает ночь, я устал, и ты должна угостить меня пивом.
Одна бочка кивнула головой с благожелательством, а из другой шарлатан проворно нацедил себе кружку пива.
