ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ
Небольшая, полная юмора книга «Путешествие внутрь страны» вышла в свет в 1878 г. Это — впечатления поездки на лодке от Антверпена почти до Парижа, предпринятой Стивенсоном вдвоем со своим соотечественником, сэром Вальтером Симпсоном. Все трагикомические события и непредвиденные случайности этого путешествия описаны начинавшим тогда автором в высшей степени грациозно и жизненно.
Рассказывая о своем прибытии в пограничный французский город Мобеж, Стивенсон подтрунивает над своей внешностью. «Миновать границу, хотя бы и в поезде, — трудная задача для „Аретузы“. Так или иначе, он не ускользает от должностного ока… Весь сброд английского туризма, вооружась путеводителями, беспрепятственным потоком разливается по железным дорогам континента, и только тощая фигура Аретузы остается в сетях, между тем как эти более крупные рыбы, торжествуя, продолжают свой путь… Он ласкает себя мыслью о своей нейтральной честности, однако редко его принимают за кого-нибудь почище шпиона».
Мы отсылаем читателей к портрету Стивенсона, чтобы они сами могли судить, насколько справедливы были эти подозрения. Приложенный к настоящему изданию портрет (конца 80-х годов) — один из самых удачных. Люди, встречавшиеся со знаменитым писателем, говорят о необыкновенной подвижности его лица, непередаваемой никакой фотографией или кистью. Стивенсона описывают, как необычайно худощавого и хрупкого человека; в нем было даже что-то женственное. Длинные черные волосы ниспадали почти до плеч — не для придания «артистической» внешности, но для защиты от холода, к которому больной писатель был крайне чувствителен. В минуты покоя его продолговатое лицо казалось усталым и недовольным, но было очень привлекательно, если его озаряла улыбка. Глубокий, огненный взгляд его больших черных глаз навсегда оставался в памяти. Всех с первого раза поражало значительное расстояние между его глазами, особенно заметное благодаря продолговатой форме головы. Благородная рука его отличалась длиной и крайней худобой пальцев.
Его кельтский темперамент проявлялся во время беседы. Он вскакивал, как на пружинах, нервно переходил с места на место и участвовал в разговоре «всем своим телом». Все, близко знавшие его, помнят, какое наслаждение доставляли им его беседы. Как и все его произведения, они были свежи, остроумны, оригинальны. Его фразы не были истасканы и стерты до гладкости; напротив, они изобиловали остротой очертаний. Он видел все под особым углом зрения и излагал свой взгляд не догматически, но образно, живописно, с яркостью и силой, присущими совершенно прямой и искренней натуре.
«Путешествие внутрь страны», в сущности, — одна из таких бесед. Это его воспоминания, в которых он рассказывает о себе самом.
Я боюсь, что, снабжая такое маленькое сочинение предисловием, грешу против закона соразмерности. Но автор не в силах воспротивиться желанию написать предисловие, которое составляет награду за его труды. Когда кладется первый камень фундамента, архитектор является с планом в руке и несколько времени красуется перед публикой. То же делает и писатель в своем предисловии: может быть, ему ровно нечего сказать читателям, но он показывается им на минуту во входной арке со шляпой в руке и с самым приветливым видом.
Автору лучше всего держаться середины; выказывать скромность и вместе с тем сознание собственного превосходства, а также делать вид, будто книга написана кем-то другим, а он вставил в нее только то, что в ней есть хорошего. К сожалению, я не обладаю такой высотой искусства. Я еще не способен скрывать горячих чувств к читателю, и если встречаю его на пороге, то приглашаю войти с сельским радушием.
По правде говоря, едва я прочел корректуру моего сочинения, меня охватили страшные опасения. Мне представилось, что я не только буду первым, кто прочитает эти страницы, но также и последним; что, быть может, я напрасно осматривал веселые селения, и ни одна душа не последует за мной. Чем больше я думал, тем больше пугала меня эта мысль; наконец, она превратилась в панический ужас, и я взялся за предисловие, чтобы предупредить читателей.
Что скажу я в пользу моей книги? Халев и Иисус Навин принесли из Палестины значительный груз винограда; увы, моя книга не даст ничего столь питательного, да и мы живем в ту эпоху, когда люди предпочитают точное определение любому запасу плодов.
Не знаю, можно ли найти привлекательность в отрицательности? Спрашиваю это, так как, если взглянуть на мою книгу со стороны отрицательной, мне кажется, она типична. Хотя в моем сочинении заключается около ста шестидесяти страниц, в нем нет нападков на нелепость Божьего мира, нет и намека, что я мог бы создать лучшую вселенную… Право, уж не знаю, о чем я думал! Я точно забыл, что именно составляет славу человека. Это упущение делает мое сочинение вполне ничтожным в философском смысле, но я надеюсь, что в легкомысленных кружках такая эксцентричность понравится.
Друга, сопровождавшего меня, я должен очень благодарить, и был бы рад, если бы не задолжал ему ни в каком другом отношении. В эту минуту я чувствую к нему преувеличенную нежность. Он-то, конечно, сделается моим читателем, хотя бы ради того, чтобы проследить за своими собственными скитаниями.