Роберт ШЕКЛИ
"ПУСТЬ КРОВАВЫЙ УБИЙЦА..."
Я не буду описывать эти мучения. Не хочу. Просто потому, что их невозможно описать. Такого даже под анестезией не выдержать. Я выдержал лишь из-за того, что эти ублюдки не догадались спросить -- хочу я выдерживать или нет. Мое мнение их не интересовало.
Когда все кончилось, я открыл глаза и посмотрел на лица браминов. Их было трое. И, как всегда, в белых халатах и марлевых масках. Считается, что маски они носят, чтобы не подцепить от нас какую-нибудь заразу, хотя каждый солдат знает -- они просто скрывают от нас лица.
Я был накачан анестетиками по самые уши, поэтому вся моя память состояла из одних провалов. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний.
-- Долго я был на том свете? -- спросил я.
-- Больше десяти часов,-- ответил один из браминов.
-- Как все случилось?
-- Разве не помнишь? -- спросил самый высокий.
-- Пока нет.
-- Ну,-- сказал высокий,-- твой взвод был в траншее 2645Б-4. На рассвете вы начали атаку на траншею 2645Б-5.
-- И что там случилось?
-- Тебя срезало пулеметной очередью. Новые пули -- с мягкой головкой... Неужели не помнишь? Одна в грудь, еще три -- по ногам. Санитары подобрали тебя уже покойником.
-- Траншею-то взяли? -- спросил я.
-- В тот раз -- нет.
-- Ясно...
Постепенно действие анестетиков слабело и я начал кое-что припоминать. Ребят из моего взвода. Траншею. Старушка 2645Б-4 была мне как дом родной -- мы в ней торчали уже год с небольшим, и как траншея она была очень даже ничего. Противник все время пытался ее захватить, и наша утренняя вылазка на самом деле была контратакой. Я вспомнил, как пуля развалила меня на куски -- какое невыразимое облегчение я испытал в тот миг!..
Тут я вспомнил еще кое-что и сел на операционном столе.
-- Минуточку, ребята,-- сказал я.
-- Что такое?
-- Ведь крайний срок для воскрешения -- восемь часов после смерти, так?
-- Техника совершенствуется,-- сказал брамин.-Теперь можно оживлять и через двенадцать часов. И это для всех ранений, кроме серьезных повреждений мозговой ткани.
-- Ну что ж, молодцы,-- сказал я. Память прояснилась окончательно и я понял, наконец, что же произошло.-- Но на этот раз у вас вышла крупная накладка.
-- Что за чушь, рядовой? -- спросил один из них с чисто офицерскими интонациями.
-- Гляньте-ка сюда,-- и я протянул ему свой личный жетон. Насколько я мог видеть его лицо, он нахмурился.
-- Черт бы меня побрал! -- пробормотал он.
-- Оказывается, наши желания совпадают,-- заметил я.
-- Видишь ли,-- сказал он.-- Траншея была прямо завалена трупами. Нам сказали, что все по первому разу. Приказано было всех поставить на ноги.
-- И вы что, даже не смотрели жетоны?
-- Когда?! У нас была чертова уйма работы! Конечно, мне очень жаль, рядовой. Если бы я знал...
-- К дьяволу ваши сожаления,-- перебил я.-- Мне нужен Генеральный Инспектор.
-- Ты что, в самом деле думаешь...
-- Думаю,-- отрезал я.-- Не то чтобы я был крутым законником -- в окопах нас учили другим наукам. Но этот иск я предъявлю в лучшем виде. А требовать встречи с Генеральным Инспектором -- мое право, и будьте вы все прокляты!
Они перешли на шепот, а я как следует себя осмотрел. Надо признать, потрудились брамины здорово. Не так хорошо, конечно, как в первые годы войны. Кожу как-то неаккуратно пересадили, да в потрохах я чувствовал непорядок. Правая рука дюйма на два длиннее левой -- кто ж это напорол-то? А в общем, вполне...
Они закончили шептаться и принесли мою форму. Я оделся.
-- Насчет встречи с Генеральным Инспектором,-- сказал один из них.-- Тут есть некоторые трудности. Видишь ли...
Короче, генерала мне не дали, а подсунули вместо него здоровенного добродушного сержанта -- из тех опытных служак, которые потолкуют с тобой с полным пониманием и сочувствием и оставят в уверенности, что дело твое выеденного яйца не стоит, решить его проще простого, так что можно больше не рыпаться.
-- Что случилось, рядовой? -- спрашивает он.-Говорят, ты устраиваешь бузу из-за того только, что тебя, мертвеца такого, воскресили?
-- Верно говорят,-- отвечаю.-- Даже по законам военного времени простой солдат кой-какие права имеет, как мне объясняли... Или это все туфта?
-- Да нет,-- говорит сержант.-- Почему же туфта...
-- Долг свой я выполнил,-- продолжаю.-- Семнадцать лет в строю, восемь лет на передовой. Трижды убит, трижды воскрешен. По закону после трех воскрешений каждый имеет право остаться трупом. У меня тот самый случай -- можешь посмотреть жетон, там все отмечено. А меня опять воскресили! Эти чертовы доктора сваляли дурака, и радости мне от этого никакой. Хочу покоиться в мире.
-- Куда как лучше среди живых,-- возражает сержант.-- Пока жив, всегда есть шанс стать нестроевым. И ротация идет, хотя и медленно: сам знаешь, людей не хватает... Но шансы-то остаются!
-- Мой шанс уже выпал,-- отвечаю.-- И лично я предпочитаю помереть.
-- Думаю, могу тебе твердо пообещать, что месяцев через шесть...
-- Я сдохнуть хочу,-- вежливо говорю я.-- По законам военного времени имею почетное право.
-- Конечно, кто спорит,-- отвечает он, улыбаясь.-- Но на войне сплошь да рядом случаются ошибки. Особенно на такой войне, как эта.
