Рассказ
– Я не могу понять, – прокрякала Даффи, – как они все это сделали?
– Люди, – ответил Куртис, объясняя все одним словом.
– Но как? – Она подобрала клювом липкие кусочки пуха с мягких мертвых яиц.
– Ты ни в чем не виновата, дорогая. Это из-за той штуковины, которой они все опрыскивают. Наука.
– Просто ненависть, а никакая не наука.
– Ну, успокойся. – Куртис ткнулся клювом в свои маслянистые коричневые перья. Он всегда терялся, когда жена так раздражалась. – Попробуй посмотреть на это с их точки зрения!
Она с силой ударила клювом по хрупкой скорлупе, вытащила голого, еще не оперившегося утенка и сказала:
– Вот она, твоя чертова... – но с утенком в клюве слово «объективность» выговорить не смогла.
Куртис встревоженно расправил крылья и поднялся на несколько футов в воздух, но перепачканные нефтью перья не поддерживали полет. Он пролетел немного и опустился на гладкую поверхность пруда.
Даффи бросила безжизненное тельце обратно в гнездо. Чувство безнадежности заглушало в ней даже печаль. Все ее действия, каждый инстинкт, ведущий ее, каждая пушинка, выдернутая из тощей груди, все было напрасно –
Пока жена бродила по берегу, Куртис продолжал нырять в надежде найти что-нибудь съедобное среди неразлагающегося мусора на дне. Он работал с непоколебимым мрачным упорством, пока наконец не нашел стебель какого-то растения. Весь перемазанный слизью, но гордый своей находкой, он, переваливаясь, выбрался на берег и положил стебель у ног жены. Она жадно заглотила половину, потом, давясь, выплюнула обратно черную кашу.
– Как... – воспользовалась она неприличным сравнением.
– Если бы так, – пошутил он, склонив голову на сторону. – Если бы это было хоть наполовину так же вкусно...
Даффи рассмеялась.
– Попробуй заставить себя поесть, дорогая. – Снова вернувшись к своей раздражающе-рассудительной манере, попытался уговорить ее Куртис. – Тебе нужно поддерживать силы.
– Зачем?
– Ты меня любишь?
Даффи отвернулась, почти спрятав голову под левое крыло.
– Любишь?
– Да.
– Вот поэтому и должна. Мы еще нужны друг другу. Пока мы будем нужны друг другу, мир не кончится.
Ее первым импульсом было усомниться даже в этом. Любовь? Все существо ее было инстинктом любви, но не к Куртису, а к тем маленьким безжизненным существам в гнезде. Но едва ли можно ожидать от мужа, что он это поймет, и нужно ли? Подавив внутренний протест, она заставила себя съесть отвратительный черный стебель.
Шла осень. Те листья, что пережили лето, давно уже опали с деревьев. Постоянно меняющиеся орды насекомых, что помогли Даффи и Куртису продержаться август и сентябрь, исчезли так же внезапно и необъяснимо, как и появились. На дне пруда, кроме пластика и алюминия, ничего уже не оставалось.
Они знали, что нужно делать. Необходимость лететь на юг сама играла мускулами крыльев и груди, словно зов к продолжению рода, и в то же время странное нежелание покидать опустошенный пруд заставляло их медлить. Какой-то антиинстинкт, что-то вроде истерики, но такой же силы, как необходимость, гонящая их вверх снова и снова, побуждал каждый раз возвращаться в недоумении к водной глади, еще не успокоившейся после их взлета.
Куртис предложил целый ряд объяснений их ненормального поведения: панический синдром, генетические изменения, необычная диета, перемещение магнитных полюсов... Но рассудительность не могла защитить от чувства, охватывающего их каждый раз, когда они достигали определенной высоты. От абсолютного, непреодолимого страха.
– Мы не можем здесь оставаться, – горячилась Даффи. Единственный метод спора, которым она пользовалась, заключался в повторении одного и того же неоспоримого факта. – Я хочу сказать, что просто не можем.
– Я знаю.
– С нами случится что-нибудь ужасное.
– Это я тоже знаю.
– Я чувствую... какое-то оцепенение.
– Даффи! Я пытаюсь думать!
– Думать! Ты думаешь целыми неделями, и что толку? Посмотри на деревья! Потрогай воду – лед уже!
– Знаю, знаю.
– Завтра мы просто должны лететь. Просто должны.
– Мы говорим об этом каждый вечер, а утром опять та же история: снова испуг.
– Я чувствую в себе этот невероятной силы зов. Лететь!
– Понятно...
– Конечно, понятно, – угрюмо кивнула Даффи. – Тогда почему мы не летим?
– Лететь... Каждый раз, когда мы пытаемся улететь отсюда, мы поднимаемся до определенной высоты, а потом приходит то, другое чувство. Так?
– Да, но я думала... – Она снова запуталась.
– Мы пойдем пешком.
– Пешком? Весь путь?
– Сколько сможем. Может быть, это только здесь на нас действует. Может быть, это вид пруда... Не знаю.
– Но я не люблю ходить. Даже близко.
Куртис промолчал. Он поджал ноги, сунул голову под крыло и притворился спящим. Даффи, любившая перед важным решением взвесить все «за» и «против», долго еще беспокойно бормотала что-то сама себе, плавая вокруг него кругами, но в конце концов была вынуждена признать, что Куртис прав.
Утром они пошли на юг.
Шоссе тянулось в обе стороны на сколько хватало взгляда, запекшееся, серое и унылое, гладкое, как спокойная вода. Гигантские машины неслись мимо так быстро, что, казалось, они падают к горизонту. Утки шли по краю шоссе, не обращая на них внимания, и машины отвечали им тем же.
