— Деее-дааа! Дееее-даа! Дее-даааа! — маленькая Риточка надрывалась уже несколько минут, ни в какую не желая засыпать.
Старый Моня громко вздохнул, поставил на столик свой ежевечерний стакан кефира и повернулся к жене, колдующей с утюгом над кучей свежестиранной детской одежды.
— Бася, мэйдэле[1], таки подойди до внучки, пока она, не дай Бог, не охрипла от своих песен, как старый биндюжник[2] на поминках портового пурыца[3]! Иначе я не знаю, шо ты будешь петь ее матери, когда она вирвет мне последний золотой зуб за такой цурэс[4]!
Бася поставила утюг на доску и выплыла из гостиной. Некоторое время из Риточкиной спальни доносилось воркование, а потом Риточкин голос снова завел свое "Дее-дааа! Дееее-даа!". Бася безоговорочно капитулировала:
— Все! Ша! Я уже иду за этим ленивым старпером, твоим дедом, который достался тебе за то, шо ты так плохо кушаешь! — Бася вышла из спальни, бурча себе под нос, — А мне он за шо достался, я себя спрашиваю? Шоб свести меня в могилу и привести в дом гойку, я себе говорю. Или я не знаю этого старого еврея. Он себе думает, шо он молодой Соломон в гареме. Так он себе думает…
Она вплыла обратно в гостиную и обратилась к мужу:
— Моня, шоб ты скис! — и Бася "перешла на идиш, шоби фэйгэлэ[5] не поняла", — я таки скажу тебе дер ласковый зительворт[6]! Эйфэле просит дер бобе-майсе[7]. Так приподними свой альте тухес[8] и таки скажи ей дер майсе. Шо тебе так тяжело? Ты часами травишь майсы с этим твоим дер милиционэр с цвай этаж за ди флаш шмурдяка, который варит эта курвэ, его жена!
— Ой-вэй, Бася, пуст коп[9]! Шо такое ты говоришь при ребенке! Она же впитывает на ходу, шоб она так ела котлеткес, как она слышит и запоминает этих твоих глупостей! Я таки пойду сказать фэйгэле дер майсе, чем слушать, как ты не любишь человека только за то, шо твой покойный дедушка таки да посещал синагогу!
Моня, кряхтя, выбрался из кресла, запахнул фланелевый халат и решительно зашаркал в Риточкину спальню. Однако на пороге он неожиданно остановился и повернулся к жене:
— Слушай, Бася… А какую сказку ей сказать? Шо я — знаю какие теперь сказки?
— Ой, ну скажи ей какую-нибудь приятную майсу. Ребенку же все равно, она просто хочет слышать твой голос. Она же слушает твой голос четыре года, а не сорок с лишним лет и еще не знает, шо от этого голоса можно повеситься.
Моня закатил глаза и демонстративно вздохнул. Но отвечать жене не стал — Риточкино "деее-дааа!" обрело интонации свиста падающего фугаса. Он вошел в спальню, присел на край внучкиной тахты и нежно погладил Риточку по ручке.
— Ну, моя радость, какую сказку дедушка должен тебе сказать, шоби ты уже заснула и таки совсем немного помолчала до утра, дай тебе Бог никогда не знать, шо такое бессонница?
— Про волка хочу! — требовательно сообщила внучка.
— Зачем тебе за волка? — удивился Моня, — Он целый день носится грязный по своему лесу, ест всякую гадость и не любит дедушку. Я лучше скажу тебе за одну очень умненькую девочку, которая хорошо себя вела и таки удачно женилась за одного очень богатого ювелира, который таки носил ее на руках и сдувал все пылинки…
— Про волка-аааа, про волка-ааа! — захныкала Риточка.
— Бася! — Моня выглянул из спальни, — Она таки хочет сказку за волка. Шо мы знаем за волка?
— Ну как, шо? Моня, там, кажется, был волк, который ел драй штуки поросят..
— Зачем ребенку такая страшная сказка? Зачем ей знать, как болит желудок после свинины, даже если эта женщина, ее мать, давно забыла за кошерную еду? Она думает, шо может кушать шо попало, как эти здоровые гои. Так эти здоровые гои могут кушать огурец с молоком и при этом открыто смеяться в лицо расстройству желудка. Хотя кушать то, шо готовит твоя тетя Циля, безнаказанно не смогут даже самые здоровые гои…
— Деее-дааа! Про волка-аааа!
— Бася?!
— Ой, ну так скажи ей за эту девочку в красной бэрэтке. Которая носила бабушке пирожкес. Там же был волк?
— По-моему был, но он тоже скушал какую-то отраву и ему потом было ниш-гит[10] с животом? Или нет? Таки я не помню… Нет, таки я да помню, но не все. Но я попробую… Слушай, моя радость. Жила-была бабушка. И вот она сказала своей дочке — "Дочка! Или тебе не стыдно? Я всю жизнь надрываюсь, шоби ты стала приличным человеком, так я таки могу когда-нибудь увидеть от тебя немножко нахес[11]?" Ну так та взяла и спекла для бабушки немножко пирожкес. Но этого ж мало — их еще надо было отнести до бабушки. Этих же детей никогда нет, шобы навестить старых родителей. Они же приходят только когда им опять нужны гелт[12]. Тогда они вспоминают про папу и маму. Ты же будешь приходить к дедушке просто так, да, моя жизнь? А не только когда у твоей мамы приключится очередной гелибте[13] и она намылится на шпацир[14]! Ты же будешь приходить, правда? А дедушка всегда даст тебе немножко гелт, шобы ты ни в чем себе не отказывала!
Бася появилась в дверном проеме и "навела порядок":
— Моня, скажи уже за красную бэрэтку и этого шлимазла[15] волка! Шо ты крутишь эйр[16] бедной девочке? Ей не надо знать про шо ты думаешь за свою бестолковую дочь, ей надо знать про ту майсу, которую ты никак не скажешь! Дай ребенку уснуть! Ты сорок шесть лет не даешь спать мне, так пожалей хоть ребенка!
